Девочка в белом
Опубликовал: Belorus | рубрики: Новости, Проза, Творчество |Не только в комнате, но и во всём доме никого, кроме меня, не было. И тут вдруг:
— Здравствуйте.
Вздрогнув, я нечаянно закрыл книгу.
У входа в комнату мне улыбалась девочка-подросток в белом платье, очень похожем на хитон.
— Здравствуйте, — сказала она ещё раз, как видно, на всякий случай.
— Здравствуй… те…
Теперь уже и я заулыбался, узнав её.
— Нет-нет, не надо так. Вы мне — «ты», а я вам — «вы». Хорошо?
Стоя перед ней столбом, я кивнул. Потом ещё раз кивнул. Наконец опомнился:
— Да что ты стоишь? Садись, садись, вот кресло.
— Спасибо.
Она держала себя тише тихого, но при этом я не заметил в ней даже тени неуверенности или робости. Строгая непринуждённость. Это впечатляло.
— Я вам снюсь, — сказала она вежливо-предупреждающим тоном.
— Я знаю, Алиса.
— Знаете?
— Да, у меня так бывает — я знаю, что нахожусь во сне.
— Это хорошо.
И она посмотрела на меня с внимательным интересом, с каким смотрят на подающего надежды ребёнка. Неожиданная субординация…
«Ну, не молчи, не молчи! — подстёгивал я себя. — А то возьмёт сейчас и исчезнет.»
— А что вы читаете?
Я подал ей книгу.
Сколько живу, ни разу ещё не видел такой сосредоточенной внимательности и уважения к разглядываемому предмету.
Аккуратно отложив книгу, моя гостья стала осматриваться.
— Я посмотрю ещё? — кивнула она в сторону книжного шкафа.
— Ну конечно.
Я открыл ей остеклённые дверцы.
— Книги, книги… — сказала она ласково вполголоса, водя по корешкам красивыми тонкими пальцами. И добавила ещё что-то на непонятном мне языке.
— О! А вот эта книга есть у дяди Алишера! — вдруг воскликнула Алиса радостно, совершенно по-детски.
Я не спросил, кто такой дядя Алишер. Того, что я сейчас видел и слышал, мне было вполне достаточно для счастья.
— Можно? — тронула она пальцем томик Лермонтова.
«Господи, тебе ли спрашивать, хорошая? Да это я должен тебя просить, чтобы ты всё тут перетрогала…»
— Точно, она самая. Ленинград, 1989 год… — Покачала головой задумчиво. — Какая древность!
Алиса смотрела книги, а я, отойдя к столу, смотрел на Алису.
Заурядная красота не идёт дальше самой себя. «Я хороша!» Такое интересно лишь таким же — тем, чья среда обитания ограничена сугубо личными ощущениями и целями. Алисин же облик провозглашал красоту бытия. Проходя сквозь мужчину во мне, он уходил, не задерживаясь, дальше — до человека. А потом — ещё дальше… Я чувствовал себя бесконечным.
И так мне захотелось поклониться этой космической девочке. Или лучше — поцеловать руку, которой она сейчас придерживала дверцу, всё время норовящую закрыться…
Внезапно Алиса отдёрнула руку. Глаза, и без того огромные, став ещё больше, выстрелили в меня недоумением.
В следующую секунду мы поняли друг друга. Только я, краснея, взмолился к своему сну, чтобы тот провалил меня куда поглубже, а Алиса, тихонько засмеявшись, подошла и, дотронувшись до моего рукава, сказала:
— Не смущайтесь. Я знаю, что вы ничего плохого не подумали.
Она светилась, как звёздочка.
— Венера, — сказала она вдруг, устремив взгляд поверх моего плеча.
Я обернулся к окну.
— Да, Венера. Ты была там?
— Пока нет, но обязательно побываю. Представляете, — глаза её зажглись восторгом, — там все летают, даже рыбы!
— Рыбы?..
— Да! Рыбы, птицы, люди — все летают! Птицы понимают человеческую речь. А каких они цветов — не передать! Мечта художника! А вот насекомых и хищников там совсем нет.
— Откуда ты это знаешь?
— Как откуда? Все знают. Мы бываем у них, они — у нас.
Я легко верил ей. В словах её не было ничего такого, чего я не находил бы в её реально осязаемом мною облике. Вот если бы она сказала, что у них до сих пор воюют, умирают от болезней и начиняют двери замками…
— А у вас милиция или полиция?
— У нас нет преступников, — ответила Алиса так добросовестно и серьёзно, что мне стало досадно за мою неуклюжую попытку пошутить.
— Совсем нет?
— Совсем.
— Да, воображаю, как разочаруются у нас многие любящие тебя.
— Почему? Разве я похожа на преступника?
Я посмотрел вопросительно.
— Ну, раз они любят меня и огорчаются отсутствием у нас преступности, значит, я в их понимании как-то связана с преступностью?
Я видел по ней — она действительно не понимала. «Как всё-таки она далека от нас.» — «А может быть, мы далеки от неё…» — вспомнилось мне.
Алиса ждала ответа.
— Нет, конечно, на преступника ты не похожа, — сказал я. — Просто они верят в твою реальность, в то, что ты живая, а в идеальное — не верят. Они населяют твой мир теми же недостатками и несовершенствами, какие видят вокруг себя и в себе. Это приближает тебя к ним.
Алиса подняла брови и задумалась.
— Но ведь идеального бояться не надо. Его не бывает. — Ох, как она была серьёзна в этот миг! — Просто есть более совершенное, которое вам кажется идеальным. Вы привязаны к знакомой вам данности и невольно проецируете её на Будущее. Даже самые смелые ваши фантазии всё-таки не изменяют человека по существу, а ведь именно такие изменения и строят Будущее. Вам жалко расставаться с вашими эмоциями, вам кажется — это и есть жизнь, и без них ничего не будет. Будет. Будут другие эмоции, душа никогда не перестанет вибрировать. Но частота вибраций может быть настолько высокой, что кажется, будто их, вибраций, нет вовсе. Тогда вы и говорите: «Скучно». Скучно быть правильным…
— Не всем, Алиса, уверяю тебя, не всем… Так значит, и судов у вас тоже нет?
— У нас есть Государь.
— Кто? Государь?
— Ну да, — сказала она, добавив глазами: «А как иначе?»
Хитон, Государь…
— Смотрю на тебя, Алиса, и думаю: из будущего ты или из прошлого?
— Какая разница? Старик уходит туда, откуда приходит младенец. Я вообще не люблю разделения на времена, эпохи. Мне нравится, когда всё вместе. Тогда каждая эпоха понятнее и с бо’льшим смыслом. Вот возьмите отдельное слово в тексте: само по себе оно — одно, а вместе с целым текстом — нечто совсем другое, правда? Надо учиться читать Книгу Вечности…
Помолчав, она продолжала:
— Идея машины времени, между прочим — от ощущения неразделимости времён. Правда, люди поторопились, не дослушали эту идею до конца… Отсюда — машина.
— Значит, нет её, машины?
— Говорить, что её нет — значит не верить в связь и единство времён. Это неправильно. Но и та машина, которую придумали фантасты — не от действительности.
— А как тогда?.. — Мне показалось, что я даже дышать перестал.
— Она в сознании. Любой человек может вспомнить, как изменялась реальность вокруг него, в зависимости от его настроения. «Счастливые часов не наблюдают» — помните? А ещё говорят про некоторых людей: «Не от мира сего». Два человека могут находиться, казалось бы, рядом, в одних и тех же условиях, но при этом они будут друг для друга — как инопланетяне. Будут видеть и чувствовать совершенно разное, порою прямо противоположное…
— Ну да, всё субъективно…
— Нет, не совсем так. Тот, кто добрее, ближе к действительности. Любовь открывает глаза и делает человека правым не субъективно, а по-настоящему. Это не аллегория, что любовь творит чудеса. Она реально изменяет человека и духовно, и физически, открывает новые перспективы существования, новые возможности, доселе невиданные. Это правда! И время — тоже отступает перед ней.
«Святая?..» — едва успел я подумать растерянно, как услышал:
— Жаль, что вы так поступили со святыми.
Я не то чтобы подпрыгнул, а как-то резко выпрямился весь. Да, к такому надо привыкнуть…
— Как — так?
— Да так. Одни игнорируют — «Было что-то, но не для меня», другие почитают их так усердно, что оберегают от «нечистых» касаний живой реальности… Что хуже, не знаю.
— А у вас как?
— У нас? У нас нет святых. Вода мокрой не бывает.
После таких её слов мне не оставалось ничего другого, как спросить, пишет ли она стихи.
— А вы угадали, — рассмеялась Алиса. — Это я своё двустишие процитировала: «Не бывает мокрою вода. Не бывает длинной Бесконечность».
— Да… А ещё?
— «Слишком долго на звёзды смотрела. Теперь о себе буду думать в третьем лице.»
Я наконец не выдержал.
— Алиса, сколько тебе лет?
Вот и она, знакомая улыбка с лукавинкой.
— Четырнадцать. Да это что. Поговорили бы вы с моей подругой Ли — вот кто философ!
— Она китаянка?
— Нет, китайцами были её предки.
— А она тогда кто?
— Никто. Просто Ли.
А ведь у Алисы в лице тоже есть что-то азиатское! Немного, но есть. Почему я сразу этого не заметил? Вот сейчас, когда настольная лампа освещает её сбоку и немного сзади… Нет, определённо есть что-то.
— Алиса.
— Что?
— О чём ты так задумалась? Грустишь как будто…
— Нет, не грущу. Просто у меня из головы никак не выходят ваши слова о том, как у вас верят в меня и любят, но не верят в идеальное… А расскажите мне подробнее — какая я? — Улыбка её вышла всё-таки грустной.
Я поведал ей то совсем немногое, что было мне известно об Алисе Селезнёвой. Она смотрела на меня, не отрываясь, и за всё время, пока я рассказывал, не задала ни одного вопроса и не сделала ни единого замечания.
Когда я кончил, Алиса поднялась с кресла и подошла к окну, за которым виден был тёмный силуэт дерева.
— Это дуб, кажется? — спросила она.
— Да. Мы сами его сажали.
— Это хорошо… У нас тоже растут дубы, много. Только у нас не бывает самолётных следов на небе, и автомобили не мешают слушать птиц.
Алиса повернулась ко мне лицом. Она волновалась.
— Послушайте, это важно. Я никогда не держала в руках бластер и даже не знаю, что это такое. Никогда не надевала скафандр и не входила в звездолёт. Но я знаю, какая сила даёт возможность одним движением руки обращать в бегство целое войско, и могу назвать столицу Венеры. У меня нет миелофона, но когда я вырасту, чужие мысли перестанут быть для меня тайной. Я не путешествовала по времени, но улыбка Христа до последнего моего дня будет со мною, и леденящего душу «Зиг хайль!» я тоже никогда не забуду.
Я видел перед собою не глаза, а то, чему у нас пока нет названия…
— Вы стремитесь в Космос — это прекрасно. Но делать это так, как делаете вы сейчас — всё равно, что в глубоководном водолазном снаряжении восходить на Эверест. Пока вы по-другому не умеете, но скоро откроете, что Космос «железа» не любит. Земное уместно лишь на Земле. Там, — она показала взглядом на вечернее небо, — всё иначе. И для того, чтобы Космос стал вам родным домом, вы тоже должны стать иными. Пока же даже выход за пределы атмосферы сопряжён для вас с неимоверными усилиями, затратами и ущербом природе. А для нас это — загородная прогулка. Пешая.
— Пешая… Ты сказала — пешая. Это значит — без техники?
— В сравнении с вами у нас техники почти нет. Если бы вы увидели то, что есть, вы решили бы, что вас разыгрывают. «Такое не может ездить или летать! Где двигатели?» «Где лошадь?» — говорили когда-то при виде первых автомобилей. Вы добываете энергию из грубо-вещественных источников, мы же это делаем по-другому.
— Как же это — по-другому? Откуда? — спросил я, хотя уже в общих чертах догадывался о том, что сейчас услышу…
Но я не только услышал. Алиса вытянула вверх руки и развела их в стороны, описав круг:
— Отсюда. Из пространства. Человек знает это, когда счастлив.
Глядя на неё и стараясь запомнить то выражение лица, с каким она произнесла эти слова, я сказал:
— Да, Алиса. Это правда.
Я старался запомнить эту минуту ещё и потому, что почувствовал приближение конца нашей беседы. Сон умирал.
— Вы, пожалуйста, расскажите о нашем разговоре, напишите. Хорошо? Конечно, не все поверят. Слишком непохоже… Но тем, кто не поверит, скажите просто, что я — существую. В этом — пусть не сомневаются.
— Обязательно расскажу.
Усилием воли, напряжением взгляда не давал я исчезнуть Алисиной улыбке, хотя интерьер комнаты уже различал плохо. Так в детстве, когда я не хотел расставаться с приснившимися старинными монетами, страстно мною любимыми, я зажимал их крепко в кулак, чтобы они не ушли вместе со сном…
Вот оно, опять, даже во сне… Когда я глаза в глаза, как сейчас, созерцаю Будущее, я в каком-то блаженном оцепенении ощущаю — не вспоминаю, а именно ощущаю! — детство, такое же реальное, как внезапно услышанный аромат, идущий неизвестно откуда. Так становятся мистиком. Взрослая осознанность, сошедшаяся с детской беспечностью, — кто поверит, что такое возможно? Лишь тот, кому самому доводилось внезапно замедлять шаг и расширять глаза, глядя в одну точку; тот, кто улыбается громким рассказам людей, заглянувших в лицо смерти, — улыбается потому, что сам он тихо виделся с Бессмертием.
Мысли о Будущем имеют вкус прошлого. Самые сокровенные и волнующие, взрывающие сознание переживания-открытия вдруг оказываются старыми знакомыми откуда-то из солнца, мелькающего в просветах между досками забора, когда я вдоль него возвращаюсь вечером домой; или из прохладной сырости, ощущаемой босыми ногами в дедушкином «балагане» — большом таком подобии шалаша, куда ссыпали яблоки…
«Из будущего ты или из прошлого?» — «Какая разница…»
— Времена едины, Алиса? — Губы уже двигались с трудом.
— Конечно! — кивнула она.
— И пространство условно.
— Ещё как условно!
И всё равно мне хотелось плакать…
Но Алисе я верил больше, чем своим слезам.
— Раз так, — сказал я ей, — тогда не будем прощаться.
Не в силах больше сопротивляться неизбежному, я отпустил сон… И уже при свете утра, уже отсюда, я с трудом расслышал детский голос:
— Это хорошо…
