Голос сердца.
Опубликовал: Sovyonok | рубрики: Новости, Проза, Творчество |Повесть со странностями.
ПРЕДИСЛОВИЕ.
Возвращаясь домой с установочной лекции, Леона заметила возле подъезда незнакомый «навороченный» автомобиль, блестевший чёрными покатыми боками в косых лучах вечернего сентябрьского солнца.
В марках машин Леона почти не разбиралась и для себя самой ограничилась сравнением с бегемотиком. Замирания в душе при виде дорогих автомобилей Леона никогда не испытывала. Если ей когда-либо и нравились отдельные экземпляры мирового автопрома, то исключительно на вид – обычно это были изящные обтекаемые спортивные модели, не пользующиеся признанием у опытных автомобилистов. Внимание привлекло другое. Она вспомнила, как весной, в марте, шла по одной из центральных городских улиц. Улица практически пустовала, тем неожиданнее – бесшумно, следует заметить – вылетел из-за поворота чёрный джип с наглухо затонированными стёклами. Девушка резко затормозила. И… джип тоже. Быстро, бесшумно, плавно сбросил он скорость и прижался к обочине. Леона очень удивилась и быстро перешла дорогу. Ранее ей не приходилось сталкиваться со случаями столь почтительного отношения автомобилистов к пешеходам. Впрочем, в мыслевороте закружились повседневные заботы, и вскоре Леона забыла об этом случае. Пока не встретила сейчас у своего подъезда похожую машину. Фары автомобиля зажглись мягким бело-голубым светом и тут же погасли. Когда Леона проходила мимо машины, водитель два раза коротко нажал на гудок. Она резко и в негодовании обернулась и тут же продолжила путь. Сигналы прекратились. «Очередной распоясавшийся нахал», — с возмущением подумала девушка и юркнула в подъезд.
ГЛАВА 1. МОЛОТ И НАКОВАЛЬНЯ.
Студентка первого курса факультета социальной психологии Леона Кратова жила одна. Соседи по подъезду были, как на подбор, или пожилыми благообразными людьми, или интеллигентными молодыми семьями, поглощёнными своей жизнью. Так что за личную безопасность можно было не опасаться, равно как и за то, что особо досужие люди станут проявлять чрезмерный интерес к жизни и быту Леоны. А той нравилось уединение: половину дня или больше проводишь в компании сокурсников на занятиях или в читальных залах библиотек, а другую половину необходимо полностью посвящать самостоятельной учебной подготовке и домашним заданиям. Но Леона давно мечтала жить одна. И когда родители, обитавшие в соседней области, в поощрение за успешное поступление на бесплатное очное отделение гуманитарного университета сняли ей небольшую однокомнатную квартирку, Леона почитала себя счастливейшим человеком на местной планете (наличие других обитаемых планет обсуждалось первокурсниками в моменты построения планов побегов от особо грозных преподавателей).
Красота! Сама себе хозяйка! Домашние дела можно делать тогда, когда сама считаешь нужным. Выбирать, чем заняться в редкие минуты досуга, — тоже. Составлять график времени «рабочего» — само собой разумеется. А главное – можно спокойно размышлять о чём угодно, сосредотачиваться, творить. С точки зрения большинства ровесников Леоны, это было не совсем нормально. Полагалось в свободное от занятий время пропадать в ночных клубах тем, кто ещё не связал себя узами Гименея, и посвящать себя семье тем, кто уже успел выйти замуж или жениться. Но Леона ещё в детстве махнула рукой не бездумное выполнение того, что принято. В школе это помогало ей быть отличницей, а дома – заниматься тем, что действительно нравится, в отличие от того, от чего лишь полагалось получать удовольствие. Ничего экстраординарного: чтение, музыка, кино, увлечение животными, парусниками, творчество (Леона сочиняла стихи, реже – прозу, ещё реже – рисовала). Но когда всем вокруг положено идти в клуб, потому что это модно, круто и так делают все, то и при таких незамысловатых, как у Леоны, увлечениях, будешь выглядеть ослепительно белой птичкой известного наименования…
Леона всю жизнь ощущала себя путешественницей. Вроде Снусмумрика. Где бы она ни находилась, куда бы ни направлялась, с кем бы ни общалась – все события и встречи были словно станциями, остановками, привалами на общей большой Дороге. И цель путешествия заключалась в самом путешествии. Через все эти станции и привалы. А ещё в том, что многое надо было осмыслить, понять, переработать в себе, выплеснуть в творчестве. Неизвестно, кому и зачем всё это было нужно, но… нужно! Это ощущалось так же явственно, как воздух, которым можно дышать, по сравнению с воздухом задымлённым. Леона совсем не была уверена, что после окончания университета будет работать по специальности. Пока ей просто нужно было получить хорошее образование. К тому же, хотя и прошло всего десять дней с начала занятий, а процесс оказался интересным и увлекательным. И Леона окунулась с головой в поток нового, неизведанного, распахивающего мир прямо от парты и высвечивающего с разных сторон его бесконечные грани…
В четверг Леона проснулась с таким чувством, будто во сне произошло нечто такое, от чего невозможно было не проснуться. Она не могла определить, хорошее оно или плохое. Оно было просто очень отчётливым в своей значимости. Как установка наковальни. «Вот ещё и наковальня откуда-то», — с этой мыслью Леона откинула одеяло и переместилась в ванную. Причесавшись и порассматривав собственное отражение, окончательно вернулась в реальность. Сегодня в университете ожидались три полновесных пары, и следовало морально остепениться. Тут ей представилось, что зазвонил телефон. Не справившись с волной неожиданной цветной фантазии, Леона начала представлять… Кто звонит? Неизвестно. Да, пусть будет анонимный звонок. На самом деле звонок окажется от её тайного поклонника, не решившегося обнаружить себя, но не смогшего преодолеть желание услышать её голос. Звонить он будет из многолюдного места: в трубке — гул отдалённого разноголосья. Она ответит, он помолчит, а потом повесит трубку. Что за странная фантазия? Почему не представить тёплую дружескую беседу, нежное воркование влюблённых? Леона попыталась это сделать, но у неё ничего не вышло. Словно кто-то запрещал фантазировать в том направлении. Леона окончила туалет, вошла в комнату, и… тишину вдребезги разнёс телефонный звон. Леона хотела удивиться, но её исполнительный автопилот не позволил даже этого, заставив шагнуть к телефону и поднести трубку к уху.
— Алло…
— Здравствуйте, это Елена Станиславовна? – голос был женский, незнакомый.
— Нет, вы ошиблись.
— Извините…
Провожая сознанием короткие гудки, Леона смотрела на видневшиеся между рядами кнопок аппарата полоски серой пыли. Надо вытереть…
Перед началом занятий она рассказала о занятном совпадении девочкам из своей группы. Посмеялись. До звонка оставалось минуты две, когда прибежала запыхавшаяся завкафедрой и сообщила, что преподаватель истории заболел, поэтому первой парой будет новый предмет под названием «Концепции современного естествознания». Ну ладно. Убрали одни тетрадки, достали чистые, запасные — на случаи таких, как сегодня, внезапных изменений в расписании. Рассыпчатая трель звонка мгновенно утихомирила шум перемены. Леона сидела за первой партой у окна, а дверь аудитории располагалась в диагонально противоположном углу, сзади. Вставая, как и все, во время официального приветствия, она не смотрела назад, и когда новоявленный преподаватель занял своё место у кафедры, едва не опустилась на стул на внезапно ослабевших ногах. Потому что мгновенно узнала певучее пламя этих глаз…
* * *
В июле они с подругой Виолой отправились на прогулку. У них существовало нечто вроде традиции: раз в неделю-две завеяться бродить по таким глухим закоулкам старинного города, о которых одна из них или обе раньше и не подозревали. На первый взгляд, в этих местах не было ничего особенного. Тропинка следования кружила между крутых холмов, спускалась в низины, взбегала на откосы и оборонительные валы, поросшие редкой низкой травой, терялась в глухих дворах, где практически единственными обитателями полуразвалившихся деревянных изб были многочисленные уличные кошки. Леона, одержимая тем летом страстью к фотографированию, не давала покоя мобильнику, снимая усато-полосатую котобратию. К съёмке кошки относились по-разному. Совсем как люди. Кто-то недовольно урчал и спешил укрыться в дыре под заборчиком, кто-то вальяжно разваливался под объективом, другие старательно принимали разные позы, будто выполняли ответственное дело, а молодёжь, если их забывали сфотографировать и вообще обратить внимание, бегала следом с жалобным и призывным мяуканьем. И дышали эти прогулки давно забытой прелестью детского ощущения свободы: вот, мы убежали открывать и осваивать неизведанные территории, и никто не знает, и сами себе хозяева. А тайна – тайна может скрываться за каждым пригорком.
В одну из таких суббот Виола предложила нырнуть из центра прямиком через спортивный стадион в гущу зарослей, где изредка виднелись черепичные крыши одиноких домов да разноцветные маковки небольших церквей. Девушки уже скорым шагом пересекли шумный проспект, как вдруг взгляд Леоны зацепил новые афиши Выставочного центра. Там значилось, что только позавчера в их город приехала известная фотохудожница Елена Остоженская с выставкой своих работ. Леона почти взвизгнула мысленно: уже два года она любовалась напечатанными в различных журналах фотографиями Остоженской, с которых будто летели на зрителя широкой свежей волной ветер, солнце, небо и бесконечность красоты пейзажа. Художнице удавалось поймать, высветить восприятием и запечатлеть природу так, что получались не фотографии – звенящие невесомым изяществом произведения тончайшего искусства. Переплетение лёгких рассветных лучей, сочность кипящих красок заката, размах высотной панорамы лесов и цветущих лугов, поля, заросшие тюльпанами, симфония осеннего разноцветья листвы и ещё десятки искусных картин, открывающих мир торжества великолепия природы, неслись разливными потоками с неподвижных фотографий. Разве можно пропустить такое? И Леона потащила Виолу на выставку. Та, впрочем, не сопротивлялась.
Взойдя по лестнице с белыми лепными перилами на третий этаж, девушки замерли. В главном выставочном зале было непривычно шумно и многолюдно. Среди экскурсантов девушки заметили рабочую группу местной телестудии. Леона разочарованно вздохнула. Виола вообще не любила «светиться», а сама Леона, хотя и не имела фобий на этот счёт, не представляла полноценное созерцание произведений искусства в подобной неспокойной обстановке. Но…
— Не пропадать же билетам, — сказала она подруге.
— Пошли, — вздохнула Виола.
Белые стены, белые стенды, залитые светом – покатый свод над головой почти сплошь состоял из прозрачного плексигласа – новичку казалось вначале, что он очутился в атмосфере будущего, каким его представляли режиссёры лучших детских фильмов прошлых лет. Это размашистое вихревое кружение простора и света навевало не то фантазии, не то воспоминания о мирах, доступных лишь ангелам, да и то тем, которые впоследствии стали падшими…
— Вот сюда, Виталий Андреевич! – послышался звучный, если не пронзительный голос откуда-то сбоку. Леона и Виола оглянулись и увидели небольшую делегацию. В центре её помещались двое мужчин, а вокруг вились корреспонденты, охрана и представители дирекции Выставочного центра; один из последних и говорил, взяв на себя, очевидно, функции экскурсовода для важных гостей. Человека, к которому обращался говоривший, Леона и Виола узнали сразу: это был губернатор их области, чьими портретами ещё недавно пестрели предвыборные листовки. Одетый в официальный деловой тёмно-серый костюм с галстуком, он практически терялся на фоне другого мужчины, шествовавшего рядом. Того не заметить было невозможно. Леона решила, что это ещё один художник, приехавший со своей выставкой. Весьма высокого роста и крупной комплекции, с густым ёжиком чёрных волос на голове и аккуратной рамкой усов и бороды на лице, одетый в светло-зелёную переливчато-полупрозрачную рубашку навыпуск, кремового цвета брюки и парусиновые ботинки, с пышным шёлковым шарфом на тон светлее рубашки и накинутым на шею и плечи в стиле Остапа Бендера, он как нельзя более вписывался в образ творца. На лице Виталия Андреевича застыла каменно-благообразная маска законопослушного чиновника, «художник» же, хоть и грешил излишней рекламностью улыбки, но весь его облик играл жизнью. Он был красивый и… немного нагловатый. Хотя вёл себя скромно. Крупные правильные черты его лица рождали мысль о том, что ему самому следовало бы служить моделью гениальному мастеру. Большие длинные тёмные глаза словно разбрасывали во все стороны фонтаны лукавых, озорных искорок. Леона подумала даже, что он чем-то напоминает её покойного дедушку. Не возрастом, конечно, и не брюнетистостью, но всё же.
Галдёж корреспондентов усилился. Все просили губернатора сказать «несколько слов». Леона улыбнулась. Её саму как-то после одной из молодёжных научных конференций поймали в дверях девушки с камерой, микрофоном и этой неизбывной просьбой сказать «несколько слов». В тот момент ей стало смешно: ведь слова-то могут быть какими угодно, а тут такая абстрактная просьба.
Она вслушалась. Губернатор повествовал о «высоком культурном значении», о «роли искусства в деле воспитания молодёжи» и подобном. Ничего особенного.
— Лев Геннадьевич, а как вы оцениваете… — очередной журналист запутался в вопросе. Пока он его распутывал, Леона сообразила, что это, должно быть, обращаются к тому, высокому. Она отошла немного в сторону, чтобы не стоять на пути у неспешно продвигающейся делегации, потянув за собой Виолу.
— Вы знаете, я сегодня очень волнуюсь… — донеслись до Леоны слова ответа «художника». Ну, уж это он придумывал. О чём-о чём, а о волнении весь его вид говорил менее всего. Но это ладно. Леону почему-то сладко резанул звук его голоса, разливаясь по телу тяжёлыми пульсирующими волнами. Она изумилась: это что ещё такое? Голос был невысокий, обертональный, похожий на трение о кожу листа бархатной бумаги. Только… будто не о кожу, а изнутри души. Только… почему-то стало немного душно, и сердце затолкалось поблизости горла. И… как будто за плечи кто-то ласково обнял тягучим, неуловимым движением. Леона всё смотрела, ничего не понимая. Слов она почти не разбирала: мешали людской гул и собственные нахлынувшие впечатления. А тут ещё он повернул голову и посмотрел Леоне прямо в глаза. Она подумала, что этого не может быть. Сдалась она ему, в самом деле! Просто в её сторону смотрит, а ей кажется, что на неё. Опять же, и Виола рядом, и другие. Наверное, просто наблюдает молодых хорошеньких девушек, присматривая типажи для будущих работ, вот и всё. Успокоив – или обманув – себя подобным образом, Леона попробовала перевести взгляд на то, ради чего она сюда пришла: фотографии. Но сначала не получилось потому, что мимо, совсем рядом, проходила эта одиозная делегация, а потом стало невозможно из-за того, что, поравнявшись с ней, «художник» посмотрел в глаза Леоне уже непосредственно так, что никаким самообманом тут было не отвертеться. Угольно-огненный взгляд прошил и пронзил насквозь, и хотя ей захотелось убежать, чтобы избавиться от этого наваждения, желание остаться не просто пересилило – пригвоздило к месту, как мощный биоэлектромагнит. Ей казалось, что они все – губернатор, «художник» и вся их свита – движутся мимо бесконечно медленно и долго, хотя прошло всего каких-то несколько секунд. Когда процессия наконец удалилась, Леона очнулась от того, что Виола дёргала её за рукав и пыталась докричаться в ухо.
Одна из плексигласовых фрамуг была распахнута. Леона подошла к ней и, держась за створку, попыталась отдышаться.
— Лео, ты как? Тебе плохо, что ли? – Виола уже не на шутку обеспокоилась.
— Нет, нет. Нормально. Народу много, духота – голова немного закружилась.
— Смотреть-то пойдём? Саму выставку.
— Да, конечно.
Они всё обошли и всё осмотрели, но на этот раз Леона не получила впечатлений, хотя бы отдалённо напоминающих те, которые всегда охватывали её при соприкосновении с искусством Остоженской. Всё казалось слишком блеклым, плоским и бесцветным. Кроме того, она и вправду почувствовала себя почти болезненно, словно изнутри что-то пыталось разломать привычную оболочку, а любое восприятие внешнего казалось пресыщающим и «не тем». Даже раздражающим.
Когда уже решили выходить, Леона попросила Виолу подождать на улице, пока она, якобы, посетит дамскую комнату. А на самом деле чертовски захотелось побыть одной. Хоть несколько минут. В голове роилась тьма сплетённых образов, мыслей, обрывков книжных фраз, собственных стихотворных строчек…
Проходя пустынным тёмным коридором, Леона будто касалась стен импульсами, исходившими от неё. Так воспринималось. И она могла чувствовать пространство с закрытыми глазами, ощупывая его нитями импульсов в каждый момент, и знать, что вот здесь – стена, здесь – дверь, здесь – какая-то ниша или рекреация… Ай! В этот момент из ниши кто-то вынырнул, тихо и незаметно схватил её за правую руку и левое плечо и увлёк за собой. От неожиданности она даже не испугалась. Сбоку проникал скудный свет из коридора (она немного не дошла до окна в торце), но и без света Леона вдруг поняла, что перед ней «художник».
— Вы… вы разве не уехали? – спросила она, чтобы что-нибудь сказать и за это время сообразить, какие действия следует предпринимать в такой странной ситуации.
Он ответил не сразу. Вернее, он вообще не ответил. Ладонью приподнял вверх её лицо, нагнулся и поцеловал прямо в губы, гладя по волосам на затылке и одновременно не позволяя отстраниться.
— Ты мне очень нравишься, — сообщил после, отпустил и шагнул куда-то в сторону, пропадая в темноте.
«Что за день сегодня? — подумала Леона, когда вернулась способность соображать. – То выставку не дают посмотреть спокойно, то целуют…»
Когда она не могла справиться с чем-то мысленно всерьёз, она предпочитала это отъюморить. Впрочем, подшучивать над собой Леона любила в разных ситуациях.
Больше с той поры она об этом «художнике» ничего не слышала и, конечно, не видела его. Решила, что какой-то залётный мОлодец, проездом.
… Но чтобы им оказался один из преподавателей их университета?!
Внутри что-то обречённо, тяжко и вместе с тем сладко заныло. Она в первые секунды даже взгляд не хотела поднимать. И так понятно, что теперь – успеется.
… Он посмотрел чуть насмешливо и весьма проницательно. Сказал:
— Здравствуйте, садитесь. Меня зовут Бархударов Лев Геннадьевич. А с вами познакомимся в процессе наших учебных встреч. Запишите тему…
И тут Леона вспомнила, от чего проснулась сегодня утром. Ей снился его портрет, ею же собственноручно нарисованный. При этом наяву Леона никакого портрета не рисовала, но во сне держала в руках отчётливо ощущаемый ватманский лист с изображением лица «художника», как она думала. Только там он был без усов и бороды. Почему от этого можно было проснуться – непонятно. Но опять ясно представился основательный удар молота по наковальне, после которого невозможно было продолжать спать. Как невозможно было смотреть на него сейчас и не вспоминать при этом делегацию в Выставочном центре.
ГЛАВА 2. РАБОТА НАД ПОВЕДЕНИЕМ.
Тепло окружило жизнь и пропитало её насквозь. Леона не задумывалась, что это – любовь, страсть или немыслимый сплав того и другого. Она погрузилась в бесконечность бархата испытываемого ею чувства, и с этого момента стремительный вихрь жизни и воцарение вечности в каждом мгновении бытия слились воедино. Учёба захлестнула её и понесла, но в основе самого желания учиться и быть лучшей теперь горело пламя чувства, смыслом и центром которого стал он. В то же время Леона чувствовала и понимала, что его стремление к ней превосходило её собственные желания, и это было странно, непостижимо и хорошо. Куражило. Сначала она всё-таки опасалась. Потому что в нём чувствовалась огромная сила. Он и вполовину не выказывал её на занятиях, но даже и так все считали его самым грозным преподавателем в том смысле, что дисциплина на его занятиях была железная, требовательность – высочайшая, а уровень мастерства и профессионализма – недосягаемый. По крайней мере, так казалось.
В течение первых двух недель Леона ничем не показывала, что знает его и что их угораздило встретиться раньше, чем началась учёба. Да вряд ли группа что-то узнала и после. Но наедине с Бархударовым Леона пока предпочитала всё-таки не оставаться. Не потому, что не хотела: при одном взгляде на него на неё накатывала сумасшедшая волна притяжения. Но прежде она хотела как следует распробовать и отсмаковать сами чувства и то, что смогло изменить её жизнь и мир вокруг. А изменения произошли весьма существенные. Во-первых, перестала болеть спина – последствия давней автоаварии. Безо всякого лечения. Врачи, у которых она постоянно наблюдалась, скорее всего, уже потеряли её, но Леону это не заботило. Во-вторых, всякий раз, когда она сильно уставала, откуда-то накатывали непонятные потоки расслабляющего тепла, которые прогоняли измотанность, боль, утомление, закутывали в невидимое ласковое покрывало, согревали и вдыхали новые силы. Они могли застать где угодно: дома, на улице, в библиотеке, парикмахерской. И тогда по улице Леона не шла – её будто несли крылья тёплого ветра, окутывая защитным энергополем, а на душе было, как у влюблённого юноши века эдак из девятнадцатого…
В-третьих… Леоне, конечно, и раньше снились яркие, цветные сны. Порой. А теперь в снах началась своя, параллельная жизнь. Жизнь с ним. И не понять, где заканчивается явь и начинается сон, и наоборот. Однажды во сне она пришла в квартиру, которая и незнакомой была, и в то же время ощущалась как своя, как уголок-пристанище от всяких бед и печалей. Ночь уже заволокла пространство темнотой, разбрызгала по небу звездную пыль, сомкнула шлейф сонного забытья над головой. Темнота не пугала: она успокаивала, источала нежность и защищала от невзгод. К тому же, разбавленная матовым светом фонарей и яркими огнями автомобильных фар, она дышала, пульсировала, звала в веерное перекрестье фантастических миров…
Леона притворила за собой дверь и не стала включать свет. Штор на окнах не было, и проникающего в помещение света уличной иллюминации вполне хватало. Войдя в небольшую уютную гостиную с уже как нарочно разложенным кем-то диваном, девушка увидела на тумбочке в изголовье его фотографию в узорчатой рамке. Раздевшись и приняв ванну, легла. И тут же обняли, нахлынули волны того, неведомого, тёплого, непостижимого. Она и спала, и бодрствовала одновременно, она была одна и в то же время неодолимо чувствовала его присутствие незримое, слышала его голос – не слухом, он звучал в мыслях, в сознании, под сомкнутыми веками, скользил по нежной коже, заставлял метаться в постели и всё глубже проваливаться в ту реальность, где… где они как будто были единым целым, и не физически, а на уровне биополей. Он говорил, что сейчас он далеко, но фотографии достаточно, чтобы они могли быть вместе, независимо от расстояний, и говорить так, как сейчас. А скоро и фотографии не понадобится, едва лишь Леона научится явственно и отчётливо представлять его мысленным взором. Она тянулась за этим теплом, пытаясь обнять, но оказывалось, что нет нужды тянуться, что оно само следует за ней всюду. Ей хотелось ощутить его, но голос говорил, что «пока можно только так».
Утром, проснувшись в своей постели, недоумевая, переводя сбивающееся дыхание, Леона шла в ванную и там, в зеркале, обязательно обнаруживала какие-нибудь перемены в своём облике. То красные следы на шее, исчезающие в течение нескольких последующих минут, то белки глаз, голубые от природы, тоже представали покрасневшими, а за время умывания принимали первоначальный, естественный вид. Подруги всё чаще делали ей комплименты, говоря, что она небывало хорошо выглядит – да Леона и сама это видела, сравнивая свои свежие фотографии с предыдущими.
В одну из ночей ей приснилось, что она снова пришла в ту квартиру, где на тумбочке стоял его фотопортрет. Только теперь там лежал угольно-чёрный карандаш. Весь чёрный: и грифель, и деревянный кожух, снаружи и на стёсанном участке у кончика.
Уже в прихожей Леона поняла, что он тоже здесь. Переступив порог гостиной – или, вернее, спальни по своему назначению, увидела его сидящим на краю дивана. Подошла. Он бережно протянул руки ей навстречу. Сказал, негромко и мягко:
— Ну, иди сюда…
И по этой короткой фразе, по звуку, по тому, как она была произнесена, Леона вдруг осознала, что он уже очень давно ждёт её здесь, в сплетении ночи, огней и тихого сумрака одинокой квартиры. Может быть, даже несколько лет. Но всё ещё ждёт. Терпеливо и ласково – если, конечно, вообще так можно: ласково ждать. Входя в его объятия, Леона почувствовала себя корабликом, возвращающимся после долгого плавания в родной порт. Глаза человека, обнимающего её сейчас и увлекающего в прохладный шёлк простыней, совсем не походили на те, которыми он смотрел на неё в Выставочном центре. От них исходило спокойное, тихое сияние и усталая нежность.
— Иди сюда, — повторил он чуть слышно. – Не бойся…
Наутро, подойдя к зеркалу, Леона увидела, что из чёлки её начисто исчезла многолетняя, хоть и редкая, а всё же проседь, преследовавшая с подросткового возраста – после той самой аварии. Она схватилась за волосы, лихорадочно перебирая их… Нет. Чёлка была теперь такого же цвета, как и вся остальная шевелюра: чёрная с каштановым оттенком. Исчез даже единственный, росший с рождения седой волос на затылке. Сердце заперестукивало в нешуточном волнении. «Что же это… Что происходит?.. Это сны или?..».
В университете она не могла сбросить с себя некоторое оцепенение. И решила, что после лекции подойдёт к нему и спросит… неважно, о чём, главное – чтобы он хоть что-нибудь сказал помимо предмета. Сказал как человек. Леона не знала, каким образом это может помочь ей. Но и ничего не делать было нельзя.
Каким-то образом Леона умудрилась опоздать именно на его пару. После буфета. В этот день работала новая, видимо, неопытная буфетчица, не обладавшая расторопностью предыдущей, и времени перемены не хватило на путь к буфету, очередь, чай с пирожком и путь обратно.
Постучалась, извинилась за опоздание. На удивление, он не стал ругаться, хотя обычно опоздавшим взбучки было не миновать. Подходя к своей парте, Леона споткнулась о ножку преподавательского стола. Потому что на столе перед Бархударовым лежал карандаш. Длинный чёрный карандаш. Такой насквозь чёрный, что казалось: он вбирает в себя излишки люминесцентного освещения, не отражая свет. Даже обточенный участок древесины у грифеля был угольно-чёрным, бархатно-чёрным. Да, конечно, рядом помещался журнал их группы, в котором преподаватель собирался отмечать присутствующих, и карандаш был весьма уместен. Беда только в том, что этот карандаш до мельчайшей чёрточки повторял тот, что был во сне.
Бархударов почти на лету подхватил её. Пальцы от локтя невзначай скользнули на бок.
— Осторожнее, Кратова, — невзначай, отстранённо бросил он, но Леона не могла не заметить мелькнувший в его глазах огненный всполох.
Лекция прошла в обычном напряжённо-рабочем темпоритме: собственно лекционного материала набиралось примерно на шестьдесят процентов учебного времени, а остальную часть занятия студентам нужно было самим размышлять, додумываться до нового, используя ранее усвоенные знания.
После звонка, тщательно проискав в тетрадке все возможные «непонятные» места лекции, Леона вознамерилась подойти к нему, но оказалось, что можно было тетрадку и не мучить. Потому что он, распустив группу, сказал просто и серьёзно:
— Леона… — и показал глазами, что она должна подойти. Подруги взглянули сочувствующе: всё же расплаты за опоздание не миновать. И поспешили удалиться, пока учительский гнев не задел по орбите ещё кого-нибудь. Аудитория быстро опустела, но даже и так Бархударов встал и отворил дверь в учебно-методическую пристройку, где хранились дидактические пособия, наглядный материал, стояли запасные парты и стулья и даже висели какие-то флаги. Он убрал с затянутой полиэтиленовой плёнкой небольшой кушетки скучавший фикус и несколько журналов «Знание в современном мире», уселся на их место и взглянул на Леону. В этот момент в полнейшей тишине она отчётливо поняла, что смысл, назначение и исход у всей этой ситуации только один… Ещё не подошла она близко настолько, насколько ей самой этого хотелось, когда он взял её за руку, властно притянул к себе и внушительно проговорил:
— Ну хватит… Сколько уже можно? Чего ты боишься?
Сопротивляться было невозможно. Не силе, не авторитету — притяжению… Падая в обволакивающую бездну нетерпеливых горячих поцелуев и тесных объятий, Леона успела удивиться только одному: как он узнал, чего именно и как именно ей самой хотелось?
В чувство их обоих привёл звонок на следующую – последнюю – пару. Они лишь целовались, жадно приникая друг к другу, как задыхающиеся – к кислородной маске, но Леоне показалось, что за это время где-то в параллельной жизни пронеслось несколько месяцев бурного романа.
— Пойдём, — хрипло произнёс он, не отпуская её. – Я провожу и объясню, почему ты задержалась.
— А почему? – она слегка улыбнулась.
— Потому что я работал над твоим поведением…
* * *
Вечерний проспект встречал покидающих здание университета студентов ароматной свежей прохладой. Одета Леона была весьма легко, но отметила с удовольствием, что совсем не чувствует зябкости. Раньше, при столкновении с холодом она замерзала сразу и всерьёз, поэтому одевалась всегда теплее, чем остальные. Противный озноб рассыпался мурашками по коже, всасывался внутрь тела, изводя мучительными скручивающими судорогами. Согреться даже под одеялом удавалось далеко не сразу, потому что волны озноба расходились изнутри, подобно кругам на воде. Но после воцарения вокруг Леоны странного тепла, возникающего словно из ниоткуда, чувствительность к холоду стала заметно уменьшаться и вскоре сошла на нет. И теперь Леона временами чувствовала даже обратную ненормальность, когда люди вокруг ёжились от холода, а ей было покойно и хорошо. Вот и сейчас она отдала Виоле свою вишнёвую ветровку, а сама шла в лёгком безрукавном. На остановке Леона обернулась в сторону университета, куда её – она прекрасно это сознавала – отныне, скорее всего, будет тянуть, как магнитом. Из дверей вместе со студентами выходили и преподаватели, но Бархударова среди них не наблюдалось. И Леона подумала, что его вообще никогда не было видно вечерами. Когда он уходил и какими дорогами – о том, похоже, не знал никто.
Зато над крышами домов, на матово-голубом небосклоне горела первая звезда. Маленькая, зеленоватая, она напоминала о море, о маяках, быстроходных парусных судах, легендах вроде историй о сиренах и кораблях-призраках… Леона вспомнила, что когда они шли на запоздалую для неё философию, Бархударов вскользь и ни с того, ни с сего обронил, что родители всегда замечают малейшие изменения в своих детях, даже если живут далеко от них.
— Какие изменения? – спросила она.
— Да хотя бы в голосе.
Так и не поняв, к чему это он, Леона мысленно пожала плечами. А тут они уже и пришли.
Выйдя на своей остановке, и направляясь в сторону дома, Леона скептически подумала, что чувства-то чувствами, а уроков на завтра невпроворот. И её ненаглядный преподаватель тоже постарался с домашними заданиями так, что теперь только закатывай рукава да ставь закипать мозги. Сумрачные размышления были прерваны на перекрёстке необходимостью обратить внимание на светофор. Дожидаясь зелёного света, Леона заметила притормаживающий чёрный автомобиль, похожий на тот, что так галантно уступил ей дорогу весной. Когда машина поравнялась с девушкой, из неё вдруг грянула музыка: водитель зачем-то включил внешний выход звука магнитолы. Тут уже нельзя было не обернуться, но ничего особенного, кроме блеска полировки и непроницаемых тёмных стёкол, Леона не увидела. Зато, пока ждала переключения сигнала светофора, а потом переходила улицу, выслушала как минимум полтора куплета с припевом какой-то песни о роковой любви, страждущей отклика. Как только девушка достигла тротуара на другой стороне, песня выключилась и автомобиль независимо и как ни в чём не бывало поехал дальше.
Вечером, когда Леона корпела над учебниками и конспектами, зазвонил телефон. Она сняла трубку. Оказалось – мама. Решила проведать.
— Всё замечательно, мам, — поспешила заверить её Леона. – А вы как?
— Да мы нормально, как обычно. Слушай, дочь, а что это у тебя голос как изменился?
В отражении стоявшего напротив небольшого зеркала Леона видела, как непроизвольно округляются от изумления её глаза и поднимаются брови.
— Голос? Разве? Я не заметила.
— Нет-нет, я же слышу. Он у тебя стал какой-то глубокий и мягкий. Взрослеешь…
Леона переглотнула. Успокаивая сердце и дыхание, поделилась с мамой рассуждениями о влиянии на работу гортани и голосовых складок гормонального фона, психоэмоциональных факторов и физического самочувствия. И после двадцати минут милой болтовни положила трубку. А потом подошла к окну и долго смотрела в темноту, где лёгкий осенний туман преображал привычный свет фонарей так, что последний казался светло-фиолетовым покрывалом с лёгким золотистыми контурами…
ГЛАВА 3. ИНТЕГРИРОВАННАЯ ЛИЧНОСТЬ.
Огненный вихрь созидания, проносящийся по земле, дарует художникам радость творения, всем любящим сердцам — торжество соединения во всепобеждающей любви, а всем попавшим в его ореол, кого он задел хоть искрой, — удачу. Но это одна сторона. А ещё… Этот вихрь — абсолют энергии, поэтому он обладает силой, способной снести с лица земли города и страны, может уничтожить целые миры, если понадобится. Он и карает, и грозным может быть, но никогда не бывает жестоким, если под жестокостью подразумевать преднамеренное совершение зла и получение удовольствия от этого.
… Леона просыпалась, и первым словом в сознании и на губах было — его имя. Первым чувством — нестерпимая нежность и тяга к нему. Помимо воли. И мысли сами собой текли рифмами, как в одном из снов, когда Леона видела перед собой развёрнутый бумажный свиток со вспыхивающими золотом строчками, проявляющимися по мере того, как она смотрела на свиток. И нельзя было разобраться, читает ли она те стихи или сочиняет их. «… Вся эта новь чиста, как лёд, чиста, как ангела слеза… Мне ночью колокол поёт о неземных твоих глазах. Мне дико и чудесно так, как астроному — открывать за несколько ничтожных лет десятки новых звёзд, планет… Ты открываешь мир во мне, и в предрассветной тишине безумный взор мой бродит там, где извергается вулкан твоих бесчисленных побед, твоих дотла сожжённых лет… Волненье губы сушит, и святой наивности любви — я покоряюсь…».
В то же время это было большим, чем любовь. Леона сначала удивлялась, а потом уже перестала бесчисленным совпадениям, неизменными участниками которых оказывались он и она. В разных ситуациях. Когда она с утра думала о теме, которую неплохо было бы взять для реферата, потом начинался его урок, и эта же тема оказывалась собственно темой занятия. Когда осенний шквал ветра и дождя вывернул наизнанку её зонт, и у того оказалась сломана спица, а придя в университет, она застала его разглядывающим сломанную спицу большого зонта-трости, с которым он ходил. Когда однажды выяснилось, что и его, и её плечи пересечены незаметными на первый взгляд тонкими косыми белыми шрамами, появившимися без получения каких-либо травм…
В ноябре их первый курс ожидало посвящение в студенты. Многие недоумевали по поводу такой отсроченности, однако разъяснений на этот счёт получить так и не удалось. Как обычно, планировались официальная часть и банкет с дискотекой. На первое действо — смесь концерта, КВН-а и викторины — Леоне было разрешено пойти, а банкет предписывалось проигнорировать. Кем? Бархударовым конечно. С начала их тайного романа он взял на себя родительские функции, время от времени удивляя Леону, которая раньше думала, что мужчины быстро устают от тесных отношений с девушками, и если девушки настаивают на сроднении не только тел, но и душ, и быта, то их быстренько бросают. И менее всего она ожидала такого от него. И более всего её поразила её собственная реакция. Леона, в общем-то, терпеть не могла, когда её начинали излишне контролировать и опекать родители, ненавидела необходимость отчитываться, куда идёт и во сколько вернётся. Потому что ничем предосудительным она и так не занималась, а остальное — не её ли личное дело? Но подчиняться Бархударову было легко. Не во всём, конечно: не раз он и сам реагировал в духе: «Ну что с тобой делать…». Однако то, что он считал необходимым, чаще всего совпадало и с её представлениями о целесообразности и правильности. Первым делом он запретил ей прикасаться к сигаретам и алкоголю. Леона и раньше-то особенно не прикасалась: бокал шампанского в новогоднюю ночь и на день рождения считала пустяком. А с курением и вовсе странность: перед окончанием школы её, никогда не бравшую в руки сигареты, упорно стали донимать сны о желании закурить. Ощутить вкус дыма и сам процесс. В конце концов, ей это надоело, и она решила попробовать, но не всерьёз: не вдыхать дым, а набирать его в рот и выпускать. Разумеется, наяву вкус оказался таким же, как во сне, только резче. И после двух-трёх подобных попыток общения с табаком сны о желании закурить оставили Леону в покое. И она не стала продолжать свои опыты с сигаретами. А теперь Бархударов настоял, чтобы не было и такого. Леона и сама понимала, что это нужно, но… Вот как в подростковом возрасте бывает: сама видишь, что комната требует наведения в ней порядка, но обязательно надо, чтоб мама сказала: «Приберись».
Кроме борьбы с вредными привычками, Леоне старательно прививали практические основы здорового образа жизни, правильного питания и приобщения к прекрасному. Леона всё-таки не зря встретила его именно на выставке: Бархударов высоко ценил искусство и регулярно снабжал Леону образцами произведений самых разных видов и жанров: от оперы до мультфильмов. И, что в нём было особенно ценно, — умел ждать. Леона часто или не успевала познакомиться с содержанием очередного диска или файла, присланного по электронной почте, потому что на первое место ставила учёбу, или, например, настроение было побродить, а не почитать. Он никогда не торопил, не спрашивал, но всегда исполнялся восторгом, когда она, ознакомившись с его дарами, делилась отзывом и эмоциями.
В конце концов, она ошарашенно призналась мысленно сама себе, что ей нравится его слушаться и что именно такого родителя ей всегда недоставало.
Церемония посвящения прошла весело и шумно. Пожалуй, даже слишком шумно: выбравшись на свежий воздух, Леона испытала облегчение от погружения в обычный уличный гул. Мрак ещё не сгустился, но фонари уже горели, а впереди ожидалась встреча с ним, и оттого Леона не спешила спорить с утверждением о том, что чудес не бывает.
Первый снег в этом году выпал рано, ещё в начале ноября, растаял, снова выпал. Вечерами слегка подмораживало, и под ногами на асфальте похрустывала тонкая льдистая корочка. Последний участок пути, от светофора на перекрёстке до Леониного дома, они преодолели вместе: он ждал её в тени большого дерева. Удержавшись от порыва вспрыгнуть на любимого с разбегу, обхватив руками и ногами, Леона тепло ответила на приветственный поцелуй с терпким ощущением опасности: не так уж далеко находился университет, общежития и центр досуга студентов, где проходило посвящение, и кто-нибудь всё равно мог их заметить. Оставалось надеяться лишь на неумолимо сгущающуюся темноту. Они неторопливо шли по дорожке к дому, и встречные огни автомобильных фар поминутно выхватывали из сумрака то его красную куртку, то её бежевое пальтишко.
— Вышел альбом репродукций картин Ковена, — сказал он, как обычно, между делом, вскользь.
— Да?! — Леона обрадовалась. Не то чтобы ей сильно нравилось творчество этого художника, но из-за одного только «Азраила» она не задумываясь приобрела бы всё собрание его работ.
— Да… Нужно будет поспрашивать.
— Говорят… вернее, пишут, что Ковен видел своего Азраила несколько раз в течение жизни. И каждый раз — перед каким-либо значимым событием.
— И в последний раз — перед смертью.
Леона посмотрела на него сбоку. Он обнял её за плечи левой рукой и проговорил:
— Не нужно бояться смерти. Мы не можем судить о небе, стоя на земле. Бытие человека конечно, и люди бунтуют против этого — отсюда и страх. Но разве мало физиологически живых людей, дух которых никогда себя не проявлял? И они мертвы. А живые.. Вот, ты называешь себя путешественницей. А любое путешествие состоит из встреч и расставаний. Разлука — та же смерть. Получается, что опыт смерти человек постигает в течение всей жизни, что жизнь не что иное, как подготовка к смерти…
— А что такое смерть?
— Утоление любопытства, — Бархударов как-то встряхнулся. — А ещё — любовь…
— Не понимаю. Любовь — это жизнь.
— Жизнь после смерти, да. Когда двое влюбляются друг в друга, каждый из них умирает сам в себе. Умирает как отдельное существо, для того чтобы возродиться затем в едином целом, где в одинаковой степени будут воплощены оба. Это и есть вечная жизнь.
— Единство противоположностей?
— И это тоже. Но только не нужно воспринимать всё буквально и приближать искусственно крах физиологической оболочки. Ты понимаешь меня?
— Да, — вздохнула Леона.
— Не думаю, — он повернул её лицом к себе. — Ты — ты должна жить, понимаешь? Даже когда уйду я. Ты можешь мне это обещать?
Леона содрогнулась внутренне. Она не раз думала о таком, и сейчас менее всего хотела говорить об этом. Но она уже теряла. Близких людей. И кое-что уяснила для себя.
— Не волнуйся, — сказала она. — Самое большое, что можно сделать для того, кто ушёл — это помнить его и жить за него. А не пытаться уйти следом.
— Вот именно. К тому же, те, кому не предназначено расставаться, не расстаются никогда и нигде. Разве что на время. Но нужно уметь ждать. Идём.
Перед входной дверью они немного задержались.
— Подожди, — сказал он. — Ты не должна отпирать сама.
Леона в недоумении уставилась на него. Потом вынула ключи и протянула ему. Он покачал головой, достал свои ключи. Выбрав один из них, коснулся им того ключа Леоны, которым следовало открывать замок, затем вставил этот свой ключ в замочную скважину и легко повернул два раза. Замок сработал мягко, будто был смазан. Не успев опомниться, Леона шагнула за ним…
* * *
Они давно уже ласкали друг друга намного откровеннее, чем в сентябре, в учебной подсобке, но до сих пор он не владел ею по-настоящему. Уверял, что она не готова. Купаясь в неге, которой он окружал её, Леона не представляла, каковы могут быть показатели этой готовности. Но не спорила. После лёгкого ужина в душ первой пошла она. Пока ждала его, отвлеклась на обозревание окрестностей из окна. И мельком вспомнила, что уже давно не видела следовавший за ней последнее время чёрный автомобиль.
… Он мягко подошёл сзади, обхватил её одной рукой за талию, другой — чуть выше груди. Леона повернулась. В ярком свете полнолуния заметила пересекавшую левую сторону его шеи свежую тонкую царапину.
— Что это?
— Порезался…
— Чем?
— Бритвой, — он так невинно посмотрел, что Леона даже не сразу решила, выказывать иронию по поводу столь неубедительной версии или нет. Но почти тут же забыла об этом. Не понимая, что с ней происходит, уставилась на царапину.
Жар тонкой бордовой линии отозвался в ней жёстким огнём жажды. Она внезапно почувствовала себя сильнее… намного сильнее, чем могла о себе подумать. В животе что-то упруго поджалось. Больше всего на свете ей захотелось прильнуть ртом к этому жарко-ядовитому змеистому следу и пить — не кровь, а его самого, впитывать всё его существо, проникаясь им, перемешивая с собой…
— Можно? — с трудом выговорила она, тяжело дыша и показывая взглядом на царапину.
Он приподнял брови, а в тёмных глазах отразилось недоумение, смешанное с огневым смятением от её близости.
— Нет, ты скажи: можно?
Он кивнул наконец, через невыразимо долгую секунду. Леона потянулась вверх и, стараясь не причинять дополнительной боли, коснулась губами тёмного следа. Нежно проводя по нему языком, всё плотнее прижимаясь к шее, слегка втягивая в себя кожу по краям от ранки, она трепетала от охватившего её жара. Солоноватый вкус крови, которую она успешно пыталась унять долгими влажными поцелуями, сам по себе не казался ни привлекательным, ни отталкивающим, но порождал неожиданное безумие страсти таких оттенков, о существовании которых у себя Леона раньше и не подозревала.
Он резко подхватил её на руки и шагнул к постели. Откидываясь на спину под тяжестью его тела, Леона пыталась сопротивляться — не всерьёз, — но он не позволил, отчего она чуть не взвилась в сладкой муке. И когда уже взял её, Леоне показалось, что содрогнувшееся тело своё она воспринимает несколько отстранённо, а сознание растворяется в слове, которое она иногда невольно шептала в забытьи, пока металась, задыхалась и стонала в его объятиях, — «Ты…».
* * *
— Кто ты? — спросила Леона на следующее утро.
— Тот, кто любит тебя, — сказал Лев. — Это всё, что тебе нужно знать.
— Но я так не могу. Ты знаешь, сколько всего странного происходит. И мелочей, и… не совсем мелочей. Ты словно ведаешь будущее, словно читаешь мысли и душу. Как это возможно? Кто ты такой?
— Ребёнок, ты веришь в существование души?
— Конечно. Как можно не верить? Она просто есть.
— А тебе не приходило в голову, что у одной души может быть несколько тел?
Леона молча смотрела на него. Сердце билось тяжело, но размеренно и по-особому отчетливо. Потом до неё дошло, что она слышит биение двух сердец — своего и его, — которые стучали синхронно.
— Ты — это я, — произнёс Лев, тихо касаясь губами лба, щёк, губ, шеи Леоны. — Мы воплощения одной и той же духовно-энергетической сущности, интегрированная личность, понимаешь? Просто так случилось, что у одной души два тела. Но это не уникальный случай. И тел может быть больше двух. Просто люди невнимательны. Не задумываются, не интересуются, не присматриваются, не прислушиваются.
— К чему? Или кому?
— К себе — но к себе в других людях.
Леона хотела ещё о чём-то спросить, но едва оформившаяся мысль вдруг куда-то задевалась, а Лев сказал:
— Кому-то скоро пора на занятия.
— И не мне одной, — попыталась подначить она его.
— А какая разница? — подытожил он с видом победителя.
ГЛАВА 4. ОЧЕРТАНИЯ.
Тусклый искусственный жёлтый свет пыльных электрических лампочек лениво заполнял небольшой коридорчик, напоминая застоялую воду маленького пруда. Под ногами стлалась скользкая мозаичная плитка, впереди и сзади виднелись открытые дверные проёмы; ещё одна дверь располагалась справа и немного поодаль. Леона её не видела. Просто знала, что она там есть. Равно как знала и то, что пришла она сюда не через дверь. А так.
В один из февральских вечеров она решила позвонить знакомой женщине-врачу — записаться на осмотр. Стало интересно, отразятся ли улучшения самочувствия на данных бесстрастной диагностики. Но то ли ошиблась при наборе номера, то ли набрала верно, а попала не туда, но ответил ей незнакомый мужской голос, не принадлежавший ни мужу той женщины, ни, тем более, сыну-школьнику. Попросив, на всякий случай, к телефону свою знакомую, Леона удостоверилась, что на том конце провода абсолютно индифферентный человек, извинилась за беспокойство и положила трубку. Потом её отвлекла готовка на кухне, а после Леона, взглянув на часы, решила, что перезванивать сегодня уже поздно. Укладываясь, подумала, что нужно бы в комнате переклеить обои, но вспомнила, что в хозяйской квартире это вряд ли возможно. На мысль об обоях навёл один из предметов второго семестра — «Методика преподавания ручного труда». Все поделки, изготовлению которых следовало обучать детей, студенты изготавливали сами. Сегодня дали задание оклеить обоями коробку, чтобы хранить в ней всё необходимое для уроков труда. Конечно, все студенческие поделки потом собирались преподавательницей и передавались в детские сады или школы. Коробку из-под летних босоножек Леона дома успешно разыскала и старательно оклеила купленными в магазине светло-сиреневыми обоями. А попутно, любуясь на «произведение» рук своих, подумала и о косметическом ремонте квартиры. Пока что стены здесь были изукрашены кремовыми цветами, похожими не то на маки, не то на пионы со стрельчатыми размашистыми листьями. В детстве Леона, разглядывая узоры на обоях и коврах, думала, что это такая растительная завеса, отодвинув которую, можно войти внутрь. Что это дорога в другие, неизведанные миры. И сейчас, рассматривая нарисованные цветы, Леона едва справлялась с этой иллюзией. Тем более что растения выглядели очень живо. Они почти колыхались от невидимого ветра, сплетались между собой… Леона протянула руку к стене. Рука ушла в пустоту. Леона приподнялась на кровати, распахнутыми глазами глядя на то, что учудили цветы на обоях. Они образовали полукруглый проём, за которым не было видно ничего. Ни темноты, ни света, ни предметов. Было лишь ясно, что это проход куда-то. Леона… она даже не двигалась, но по мере всматривания в эту бесконечность пустоты приближалась к ней. И, в конце концов, пересекла барьер, оказавшись в небольшом коридорчике неизвестного помещения с тускло-жёлтым освещением.
Кто-то подошёл к ней. Леона увидела перед собой незнакомого человека, мужчину, и когда он произнёс несколько слов, смысла которых она не уловила, поняла, что это тот самый, который ответил ей сегодня по телефону, когда она ошиблась номером.
Что самое странное — оказавшись здесь, Леона никак не могла понять, хочется ли ей быть здесь, нужно ли ей это или нет. Незнакомец взял её за левое предплечье. С этого момента всё резко изменилось. Исчезла тишина, но Леона никогда не смогла бы объяснить, что за звуки наполнили пространство вокруг. Больше всего они напоминали гудение хаоса. Исчезло впечатление неподвижности, покоя этого помещения. В нём стали носиться сотни вихрей, но ни один из них не вселял ощущения динамики или энергии. Они были нейтральными. Леона и этот незнакомец, державший её, стояли на маленьком островке холодной ветхой плитки, а вокруг вихрились бесцветные потоки хаоса. Леона не понимала, зачем всё это нужно. Но в то же время не стремилась уйти, потому что непостижимым образом в её сознание вкралась установка, что ни в мире, ни в её жизни ничего, кроме этого островка, больше не существует. Так что идти некуда.
Один из резких вихрей задел грудную клетку. И Леона почувствовала, как её дыхание начинает стремительно уходить в сплетение свиста и холода. Она именно дыханием это ощущала, не телом, что вот, совсем рядом — вакуум, ничто, куда с бешеной скоростью втягивается всё вокруг. В том числе и её жизнь. Но и тогда она не сделала попытки вырваться. Потому что не видела смысла. Если нет ничего, кроме того, что происходило здесь и сейчас, если мир не существует, то какой смысл?
Совсем рядом — сзади, с боков — в этот момент раздались совсем другие звуки. Прошелестели шелка. Но шелест этот смог ворваться в буйство хаоса так, что почти перекрыл его. Оглянувшись, Леона не смогла разглядеть ничего, кроме струящихся по ветру полотнищ блестящего чёрного и алого шёлка. Незнакомец, державший Леону за руку, пронзительно посмотрел ей в глаза и ещё сильнее сжал пальцы. Но рядом на руку легла ещё одна ладонь — в чёрной бархатной перчатке. Она принадлежала обладателю шелков. И Леона почувствовала, что её тянут, просто вытаскивают из этого места. Она не могла понять природу того, кто вторгся в смятение вакуума, и некоторое время силилась определить, что опаснее — оставаться здесь или улететь. Но дышать стало легче, ожило воспоминание ощущения тепла. И с появлением второго неизвестного пришла в голову мысль: раз он откуда-то явился, значит, есть и другие места и края, кроме этого коридорчика. Значит, какой-то мир всё же существует. Обернувшись ещё раз, Леона увидела фигуру, но не смогла разглядеть лица того, кто пытался отнять её у хаоса. Однако в душе толкнулось ощущение-воспоминание чего-то безграничного, увлекательного. И какова бы ни была хватка незнакомца, удерживавшего её, Леона поняла, что стоит ей всего лишь самой захотеть — и любые оковы утратят силу. Потому что она не одна. Яростное негодование обладателя шелков, направленное на противника, она ощущала ясно, как открытый поток, как себя. И, решившись, потянулась к нему — сознанием, желанием уйти отсюда, мыслями…
Они рассекли круженье хаоса и вынеслись куда-то вверх.
Посмотрев наконец внимательно на того, кому она разрешила себя похитить, Леона всё же не смогла определить, кто это был. Светло-русые волосы, зачёсанные назад, синие глаза, бледноватое лицо — вот и вся картинка, что мелькнула перед ней. Шелка куда-то исчезли. Он показал взглядом вниз — там, среди миров, планет, стран, городов и домов отчётливо виднелось то место, откуда он вынес её. Разнесённый вдребезги коридор, обломки дверей и смесь пепелища с многовековой заброшенностью, отчего все предметы представали лишь иллюзиями предметов, а на самом деле были прахом. Только сейчас Леона ужаснулась. Подняв глаза на того, кто вытащил её, попыталась всмотреться внимательнее. И сквозь незнакомость, откуда-то из глубины, начали проступать другие очертания, причём трансформация нисколько не пугала.
Глаза потемнели, и чёткие линии их неповторимой формы разбежались, подобно пламени по бумаге, замыкая длинные миндалевидные контуры. Шевелюра из прилизанной светло-русой превратилась в дерзкую чёрную. Губы проступили той нежной младенческой выпуклостью, что пробуждала в Леоне вечную жажду. Она смотрела изумлённо, а на глаза сами собой навёртывались слёзы облегчения и — жизни…
Она глубоко вдохнула, крепко обняла его и проснулась.
* * *
А потом побежало время. Весна пролетела в буйстве солнца и зелени, как яркий предрассветный полусон. Удивительно рано пришло тепло, и в середине апреля хлынуло уже настоящее лето. Первокурсники усиленно готовились к летней сессии. Леоны это касалось точно так же, как и всех остальных: в учёбе, которая сейчас считалась основной и главной работой студентов, Бархударов поблажек не делал никому. Исписав на его экзамене два больших листа с обеих сторон мелким почерком, Леона потом ещё около сорока минут отвечала устно на основные и дополнительные вопросы.
Несмотря на успехи, он нередко любил дразнить её наедине двоечницей и прогульщицей. В ответ на столь дерзновенную клевету Леона принималась бунтовать и не успокаивалась, пока ей не удавалось опрокинуть его навзничь, плотно оседлать и найти губами его губы.
Встречи их продолжались, странности — тоже. На майские праздники они с Леоной уехали на дачу. Родителям Леона сказала, что едет к друзьям, а Бархударов ни перед кем не отчитывался. Конечно, они собирались поехать и к Леониному старшему поколению, но позже — летом, на каникулах. А сейчас Лев заявил, что в целях полноценной подготовки к летней сессии Леоне необходимо обеспечить анатомо-физиологические основы продуктивной умственной деятельности. Свежий воздух, природа и непосредственное общение с симпатичными ей людьми, то есть, с ним.
Выйдя с дорожной сумкой на крыльцо, Леона увидела прямо у подъезда большой чёрный автомобиль. Тот самый. Насторожившись, она хотела отойти в сторонку, но тут дверца машины распахнулась, и оттуда появился Лев. Леона поморгала, переводя взгляд с него на автомобиль и обратно.
— Это… ты? — только и смогла спросить.
— Девочка моя, а как ты думаешь, кто бы это мог быть? Неужели я подпустил бы к тебе кого-то, кроме себя самого? — он взял из её рук сумку, отправил её на заднее сиденье, а саму Леону, боровшуюся со ступором от очередного откровения, усадил на переднее. После чего уселся за руль сам, поднял стёкла в машине до конца и дал волю приветственным любовным порывам.
— Ну ты даёшь… — сказала Леона в промежутке между поцелуями. Лев издал короткий лукавый смешок и, словно преодолев некоторые сомнения, завёл мотор.
Дача поразила Леону тем, что, попав внутрь, Леона сначала никак не могла сообразить, где находится. Потому что всё здесь — от расположения помещений до предметов интерьера — объединяло в себе все те места, где Леоне приходилось жить раньше. Родительская квартира, деревенский домик дедушки, квартира, где жила она теперь — всё будто слилось, переплавилось и предстало перед ней теперь в едином целом. Она сказала об этом Льву.
— А чему ты удивляешься? — ответил он. — Мы одно и то же — так и должно быть.
На третий день их дачной жизни, в сгущающихся сумерках Леона вспомнила:
— Я нигде не могу найти альбом Ковена, о котором ты сказал тогда осенью. Обошла всё.
— Странно, — Лев приподнялся на локте, испытующе глядя на неё. — У меня было впечатление, что он вышел вскоре после моего сообщения, — подумав, он назвал издательство и номер серии.
— По крайней мере, я не нашла. А у тебя его нет?
— Та картина тебе нравится, потому я и сказал. Для себя не стал бы…
— Зная тебя, можно предположить, что в продаже альбом появится примерно летом.
— В смысле?
— Ты часто говоришь о будущем как о прошлом или настоящем.
— Вот что, — он перевернулся на живот, — давай-ка проверим на практике одно предположение, связанное со временем.
— Какое?
— Есть одна легенда о таких, как мы с тобой. Один раз в жизни можно связаться с прошлым. Если мы рядом, если… настроены друг на друга. Если уже довелось почувствовать себя единым целым.
— Каким образом? — Леона даже не подумала усомниться. К тому же, даже если это игра, всё равно хорошо.
— Я не шучу, дитя моё. Во всяком случае, в изложении легенды. Скажи, какими средствами связи ты пользовалась, когда впервые невольно подумала обо мне?
— Невольно? — Леона помолчала, вспоминая. — А, да. Телефон. Перед первой твоей лекцией в сентябре. Ты приснился тогда мне… вернее, твой портрет. Но всё равно. И от этого я проснулась. А потом представила телефонный звонок. И он правда раздался, но это был не ты.
— Это был я, — вкрадчиво-бархатно сказал Лев, ласково улыбаясь. Леона уже знала, что так он улыбался всякий раз, когда раскрывалась очередная его каверза.
— Нет. Что я, твой голос не узнала бы? Это женщина была.
— Это был я, — тихо повторил он, целуя её в затылок. — Существует много способов… Технические устройства, изменяющие голос до неузнаваемости, моделирующие на выходе совершенно другой звук, нежели на входе. Громкая связь, когда просишь кого-нибудь говорить, а сам набираешь номер и стоишь рядом…
— Что за мальчишество?! Зачем?
— Конечно. А как иначе? Представь влюблённого мальчишку, вспомни, наконец, свою фантазию в тот момент.
— Нет, ну ты совсем… — Леона даже не знала, как реагировать. — Ты ещё скажи, что фантазия может иметь реальную силу.
— Всё так или иначе влияет на действительность. Не только внешние поступки. Мысли, желания, фантазии, внутренняя жизнь… Зависит от обстоятельств. Что же ты не вообразила разговор?
— Не получилось, — призналась Леона.
— Вот видишь. Значит, это не просто фантазия, а уловленный фрагмент реальности.
— Из будущего?
— Там нет категории времени, — глубоким грудным голосом сказал Лев, и в эти секунды Леоне показалось, что в нём проступило нечто сверхчеловеческое по степени опыта, владения знанием и возможностям. — Прошлое, настоящее и будущее существуют одномоментно, всегда. Или, что то же самое, нет ни того, ни другого, ни третьего. Поэтому нет линейных направлений улавливания.
— А где это — там?
— В сердце Вселенной. Но тебе пока рано приобщаться к такому. Ты не выдержишь. Когда-нибудь я обязательно дам тебе знать…
Леона приложила ладонь к его щеке, силясь разглядеть в лице ответ на самый главный вопрос — кто он? — но увидела только свои маленькие отражения в больших блестящих глазах. Он потёрся носом о её нос и продолжал:
— Так вот, телефон. Я не зря пригласил тебя сюда именно в эти дни. Рассчитав прохождение планет в различных созвездиях по картам неба, я понял, что есть шанс открыть канал в прошлое, если мы будем вместе. Сегодня такой вечер, когда обычный телефон может стать хронофоном.
— А потом окажется, что на том конце провода сидела группа товарищей, удачно разыгравшая ситуацию звонка в прошлое, — скептически заметила Леона, уже кое-чему научившаяся за время общения с Бархударовым.
Он усмехнулся:
— Ну ты ведь сама выбираешь, куда звонить. Это невозможно просчитать заранее.
— Учитывая то, что ты способен читать мои мысли, — возможно, — настаивала Леона.
— Но другим-то я не могу их передать, находясь тут. Тем более что ты не будешь ничего говорить вслух. Просто надо отчётливо представить ситуацию: кому и в какое время ты звонишь.
Леона размышляла, сомневаясь. И тут её озарило!
Не было у неё таких уж животрепещущих надобностей в прошлом. Любопытно было многое, но любопытное — это не святое. А вот у него… Любой мужчина до конца жизни остаётся ребёнком — это знают все. Любая женщина так или иначе воспринимает мужчину как ребёнка. Пусть не постоянно, но всё же. Но она никогда не заменит настоящую маму. И потому Леона как следует вспомнила образ, виденный ею на фотографиях, представила атмосферу, быт того прошлого, куда нужно было пробить канал, дотянулась до чёрного мобильника, лежавшего на столике рядом с кроватью, и набрала номер… Она не раздумывала, где узнать цифры: они сами всплывали в сознании. Так естественно, как будто она знала их всю жизнь (видимо, в словах Льва про интегрированную личность было немало правды). И протянула трубку ему.
… Он не очень долго разговаривал. Минуты полторы. И Леона потом так и не вспомнила, о чём. Во время этого разговора она как будто выключилась из реальности. И вернулась, когда поняла, что он уже поговорил. Видимо, канал закрылся сам, продержавшись столько, сколько это было возможно.
Леона взглянула на Льва. Он был тих, серьёзен, печален и светел. Невидящим взором скользнув по ней, сгрёб её в охапку, и так они сидели ещё очень долгое время, глядя в широкое окно, где одна за другой проступали ясные звёзды в бесконечно высокой тёмной синеве…
ГЛАВА 5. ОКЕАН.
Отшумели экзамены, и перед тем, как распустить гордых собой первокурсников на летние каникулы, кафедра решила устроить праздничный вечер. Символическое его значение раскрывалось в том, что ребята подтвердили своими стараниями и усердием почётное звание студентов, полученное на посвящении. Мероприятие планировалось небольшое, состоящее из официальных поздравлений и чаепития. Слегка удивлённые и теперь уже бывшие первокурсники, привыкшие к тому, что подготовкой и организацией всех внеучебных развлекательных мероприятий занимались они, собирались в актовый зал с любопытством, а некоторые даже с опаской. Но ничего страшного не произошло. Сначала все преподаватели выступили с поздравительными речами, а завкафедрой объявила итоги учебного года, затем каждому студенту под аплодисменты вручили индивидуальный оценочный лист. А после случилось необычайное. Завкафедрой похвалила новоиспечённых второкурсников за то, что они не только обнаруживают успехи в учёбе, а ещё и проявляют себя в качестве творческих личностей.
— Но мы тоже кое-что умеем, — сказала она, изображая шутливую хвастливость. – И сейчас вас ожидает небольшое представление.
Студенты замерли. В школе учителя им представлений не показывали, разве что с классными руководителями они готовили совместные внеклассные праздники. Но чтобы преподаватели ради студентов старались и делали что-то подобное – такого никто из них ещё не видел. Сначала показали сатирическую зарисовку о том, как сдают экзамены студенты разных курсов: на первом преодолевают потерю сознания на почве волнительного обмирания, на втором отвечают уверенно, украдкой подглядывая в шпаргалки, на третьем бесстрашно списывают, на четвёртом зачитывают нужный ответ из тетради, на пятом преподаватель за взятку показывает то место в учебнике, которое нужно зачитать в качестве правильного ответа. Затем преподавательница методики ручного труда села за рояль и наиграла мелодию, от которой у многих защемило душу, — настолько высокой в своей полётности, проникновенной и трепетной была она – а остальные педагоги исполнили песню на звучащий мотив. Вообще-то изначально мелодия эта не имела слов. Её играли везде просто так. Леона не знала, кто написал слова, но ей показалось, что получилось одно из редчайших исключений гармоничного соответствия текста мелодии, благодаря чему композиция воспринималась как единое целое музыки и слов. А финальным номером предстала сценка, сутью которой было изображение передачи знаний от одного поколения к другому. Персонажи разговаривали стихами, а в кульминационный момент Учитель передавал Ученику символ Знания – золотое яблоко. Учителя играл Лев. Он и в первой зарисовке изображал экзаменатора, и в хоре пел. Лаская его взглядом всё это время, Леона сейчас забеспокоилась. Потому что в роли Ученика была задействована какая-то посторонняя девица. Не преподавательница и не сокурсница. Может, со старших курсов, может, просто… Резко помрачнев, Леона досмотрела сценку, и аплодировала вместе со всеми, но в голове её срывались кусками пылающей лавы горячечные мысли: «Ну конечно… как я могла вообразить о себе?.. Конечно, я не одна… У него таких, как я, столько…» Собственно, ничего странного. Кто они друг другу? Никто. Ну да, роман, но никакие обязательства их не связывали. Всё нормально…
Пока преподаватели переодевались, а студенты сдвигали столы и стулья для чаепития, Леона улизнула в коридор, а оттуда проникла в женскую уборную. Открутила холодный кран и минут пять пыталась остудить пылающие лицо и мысли, перевести дыхание и внушить себе, что ничего особо страшного не произошло. Вот только как теперь жить дальше? Вернее, сколько времени понадобится на то, чтобы целенаправленно отвыкнуть от него?..
… Он ворвался к ней, испугав какую-то заверещавшую девчонку, не ожидавшую увидеть мужчину в женском туалете, да ещё для студенток. Рывком развернул к себе за плечи.
— Ты что?!! Совсем рехнулась, да?!
— Оставь меня, — прошептала она, не видя перед собой его, а видя лишь собственное горе. – Не надо. Иди к остальным… к ней.
Он сгрёб её и, не слушая, прижал к себе, тяжело переводя дух, как после марафона.
— Нет, ну совсем дурёха! Тебя пеленать надо, а не учить! И в ясли тебя, в ясли! А не в высшее учебное заведение. Это ж надо додуматься до такого!
Только сейчас Леона, спохватившись, сообразила, что все её мысли вспыхивали и рвались в его сознании, как молнии. Или фугасы. Она попыталась объяснить, что она ни к чему его не обязывает и что он волен быть там и с теми, где ему лучше, только вот ей не надо голову морочить; что можно расстаться интеллигентно – но получился какой-то невнятный лепет.
— Да молчи ты уже, чадо неразумное! – он почти кричал, но сейчас Леона не обижалась на громкость. Потому что тональность была взята совершенно родительская. И вздыхал он сейчас даже не как отец, а как добрая хлопотливая тётушка. Леона вдруг поняла, что все её возмущения и накалившиеся эмоции куда-то задевались. Не существовало более никакого запала в груди, который обычно сподвигает на скандальное выяснение отношений. Она затихла, закопавшись в него, как котёнок – в материнский мех и совершенно уже не знала, что думать…
***
— Кто она всё-таки? – спросила Леона, когда они уже приехали к ней домой.
— Не всё ли равно, кто она сама по себе? Главное – кем нужно, чтобы она была и что я пытался сказать всем этим.
— Что?
Лев жалобно посмотрел вверх, словно пытался призвать высшие силы на помощь в воспитании трудных подростков. Потом вытащил телефон и показал ей фото.
— О, она и в телефоне у тебя, — сказала Леона, но уже так, из остатков вредности.
— Выпорю! Смотри. Неужели ты ничего не замечаешь? Эти волосы, эти глаза, эти линии от скул к подбородку… Никого не напоминает?
Леона всмотрелась. До неё начинало доходить понемногу, но разум пока всё равно ещё отказывался принимать на веру подобное.
— Ну?! – не то взмолился, не то вознегодовал он. – Ведь сама уже знаешь. Не мог же я тебя клонировать. Да и выбирать там особо не из кого было. Нашёл наиболее приемлемый вариант.
— Почему тогда было не выбрать собственно меня?
— Я не могу тобой рисковать. Ни в чём. Ты слишком дорога мне, — внушительно проговорил он, убрав телефон.
— Ладно, — сказала Леона внезапно спокойным тоном. – Понятно.
Лев насторожился и недоверчиво посмотрел на неё.
— Ах, я забыла! – с беспечно-будничной интонацией проговорила Леона. – Я вчера книжку не дочитала, которую ты мне на прошлой неделе давал. Ты пойди поешь – всё готово. Или телевизор посмотри. Ну, или что хочешь.
Она и вправду взяла книгу, улеглась, нашла нужную страницу и погрузилась в чтение. Не говоря ни слова, Лев на некоторое время послушно исчез из её поля зрения. Но очень скоро Леона услышала поблизости некое шебуршение и почувствовала, как прогибается диван под тяжестью ещё одного тела. Леона машинально подвинулась, но продолжала читать, увлёкшись сюжетом. Пока не ощутила влажные, нежные, сладкие настойчивые касания его языка там, где ему сейчас быть, в общем-то, не следовало. Согнав с лица улыбку, Леона вспомнила, что во многом эффект подобных ощущений зависит от самонастроя и попыталась усилием воли сосредоточиться на книге, словно всё остальное её не заботило. Но не тут-то было. Чем больше она старалась отвлечься от действий, учиняемых сейчас Львом, тем сильнее и ярче становилось удовольствие. Волны острого наслаждения расходились из самого средоточия её женского естества, отдаваясь в пальцах ног и заставляя предать забвению всё остальное… Леона оттолкнула книжку, выгнулась и вскрикнула. А потом, прижавшись ко Льву и отвечая на его ласки, прощала его до умопомрачения ещё очень долго – пока не настал рассвет следующего дня.
***
Серо-синяя громада океана, расстелившись от галечного пляжа, утвердилась до самого горизонта. Здесь было не жарко и не холодно. Тепло. Ровный плотный ветер кудрявил гребешки волн, рисуя бесконечность движения под замершими в небе кучевыми белыми облаками.
Лев и Леона сидели на матрасике недалеко от воды и смотрели на чаечью охоту и дельфиньи игры. Они приехали на это побережье два дня назад и ещё не успели пропитаться ощущением свободы и безграничности. Вдыхая простор неба, ветров и океана, они больше молчали, созерцая прекрасную первозданность практически безлюдных мест. Однако Леоне казалось, что Льва что-то гнетёт. Он часто блуждал где-то в своих мыслях, а в ответ на её вопросы только притискивал её к себе и гладил по голове. А сам хмурился. Иногда вздыхал. Вот и сейчас Леона потёрлась лбом о его грудь, он же крепче обнял её и продолжал молчать. Но это было не то молчание, когда любящим просто хорошо вместе и слов не нужно. И мысли его были закрыты от неё.
— Я люблю тебя, — сказала она, чтобы хоть как-то дать понять, что она с ним, что он всегда может на неё рассчитывать… что она, в конце концов, действительно его любит!
Лев покачал головой.
— Нет, малыш. Ты просто так думаешь.
Она вырвалась из его рук.
— Почему ты мне не веришь? Если бы ты и в самом деле читал меня изнутри, то знал бы правду!
— Как раз потому, что я знаю правду, я так и говорю, — горько усмехнулся он. – Тихо, тихо. Успокойся. Ты здесь ни при чём. Вернее, при чём, но…
— Я первый раз вижу, чтобы ты так запутывался, — недоумевающе сказала Леона. – О какой правде идёт речь?
Он посмотрел тяжело и безнадёжно.
— Я приворожил тебя.
— Конечно, приворожил, — убеждённо подтвердила она.
— Да нет, ты не понимаешь. Я по-настоящему сделал приворот. Давно ещё. Но действовать он начал в сентябре.
Леона посмотрела вдаль. На океан.
— Лео… — он сказал это так, что в груди у неё словно произошло какое-то схлопывание пространства от невыразимой нежности. Она обернулась.
— Да-да, я слышу, о чём ты думаешь, — сказал Лев. – «Тебе что, делать больше нечего было?» А вот представь: нечего.
— Почему?
— Потому, — он стал похож на разбившего окно третьеклассника. – Ты меня даже не помнишь. А ведь мы виделись раньше. Да, я зациклился. У меня было слишком мало надежд, что случайно встреченный мною в пути двенадцатилетний ребёнок через годы сможет ответить мне взаимностью. И… сейчас права на ошибку у меня гораздо меньше, чем тогда.
Туча вопросов, роившихся в Леониных мыслях, скорее всего, напоминала сейчас население многомерного улья. Но она чувствовала, что ему надо выговориться.
— Я знаю, я всё о себе знаю, — заклинающе произнёс он. – И молчать больше не в силах. Вот: теперь и ты знаешь.
— Я одного понять не могу, — сказала Леона. – Ты же сам по себе неотразим. Зачем понадобились подобные ухищрения?
Он взъерошил волосы.
— Много всего… Самое смешное, что именно по отношению к тебе я не был уверен в себе.
— И что, это повод?
— Да не повод! – с мученическим видом сказал Лев. – Но я слишком долго искал тебя. И ждал. Да, я знаю, кто я такой. Но…
Он умолк, но Леона и так поняла.
— А если я не верю привороты? – беспомощно проговорила она.
— Ты точно так же не веришь в существование воздуха, которым дышишь?
— Ну, хорошо, — после года различных странностей Леона действительно сомневалась, правильно ли отвергать всё неочевидное с абсолютной безапелляционностью. – Стой! А ведь не в сентябре! Раньше. Летом, на выставке ещё.
— На выставке я просто позволил себе вольность и решил познакомиться заново необычным способом.
— Да нет же, нет! Я хорошо помню свои впечатления. И даже если существует в действительности то, о чём ты говоришь, — ты смог добиться результата лишь потому, что я позволила, потому что сама захотела любить тебя так, как только возможно любить вообще! Слышишь?
Ветер стал задувать сильнее.
— Да? – Лев, кажется, рассердился. – А нельзя было мне об этом сказать, вместо того чтобы вынуждать совершать сомнительные поступки? Разве ты не знаешь, что приворот опасен – для обоих? Да, я сделал всё, чтобы воздействие оказалось максимально безвредным, чтобы количество побочных эффектов свелось к минимуму! Но избежать их совсем вряд ли получится.
— Да как бы я тебе сказала?! – изумилась Леона. – Мысленно, что ли? И потом, откуда мне было знать, что тебе вообще может в голову прийти подобный план? А знаешь, что? Попробуй снять это воздействие. Вот прямо сейчас. И посмотрим, что получится.
Лев с содроганием отрицательно покачал головой.
— Сними, — настаивала Леона. – Разве тебе самому приятно будет жить с марионеткой вместо человека? Ты же ни себя, ни меня уважать не сможешь.
В глазах его отразился дикий блеск.
— Допустим. Но учти, что терять тебя навсегда я не могу. Это важнее.
— А ты и не потеряешь, если чувства настоящие, — возразила Леона. – Играть надо честно. Жить – тоже. Иначе зачем то и другое?
Лев резко встал, огляделся. Потом сел обратно.
— Ладно. Хорошо. В конце концов, я привык рисковать. Закрой глаза и ни о чём не думай. И… не шарахайся от меня в чересчур ускоренном темпе, когда чары спадут.
Леона послушалась. Некоторое время она чувствовала лишь солнечное тепло сквозь прикрытые веки да обмахивание крыльями свежего ветра, пахнущего йодом и водорослями. Вдруг на какие-то секунды мир словно исчез. Нет, не мир исчез, а её, Леоны, отношение к этому миру. Она поймала себя на том, что не испытывает никаких эмоций вообще. И ей стало неуютно и странно, как будто её отгородили ото всего невидимым колпаком. Но вот крикнула где-то высоко чайка, и этот звук отозвался в сознании впечатлением чего-то зовущего в неизведанные дали. Плеснула шальная волна – захотелось окунуться. Обнял налетевший тёплый бриз с примесью запаха нагретых солнцем камней – и Леона улыбнулась, вспоминая детские прогулки с кошкой и дедушкой на закате. Вечерний ветер тогда пах очень похоже. И чайки так же кричали: невдалеке пробегала речка. Леона открыла глаза. Лев сидел рядом с таким обречённым видом, что она не сразу сориентировалась, плакать или смеяться. Взлохматив ему волосы ещё больше, она ласково ткнулась носом в его нос. Он посмотрел недоверчиво и с надеждой. Леона рассмеялась и прижала его к себе, обняв за шею.
— Глупый ты у меня ещё, — сказала она, лёгкими поцелуями смахивая выступившие на его глазах слёзы…
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Машина мягко ехала по загородному шоссе. По обеим сторонам от дороги мелькали тёмно-зелёные леса, нежно-салатовые луга и пригорки. Экипаж автомобиля состоял из Леониных родителей, Льва, самой Леоны и малыша, лежавшего у неё на коленях. Взрослые мужчины сидели впереди и болтали о чём-то своём, временами споря. Сзади, слева от Леоны сидела её мама. Она то вносила свою ноту в мужской разговор, то переключала шквал своей заботливости на дочь и внука. А Леона была занята: она держала сына и внимательно разглядывала его. Видимо, созерцаемое ей нравилось, потому что мама то и дело отпускала шуточки по поводу отстранённо-блаженного выражения лица Леоны. Очередная мамина попытка вызвать дочь из астрала увенчалась определённой долей успеха, и Леона, оторвавшись от малыша, переспросила:
— Что?
— С возвращением! Я уже третий раз спрашиваю: как вы со Львом нашли друг друга? А то ни один из вас до сих пор так и не рассказал: молчите, как партизаны. Но у них там, — она махнула рукой в сторону мужа и Льва – мировые проблемы, так что хоть ты скажи.
— А. Да просто нашли, мам, — улыбнулась Леона. – По голосу. По голосу сердца.
21. 12. 2010 – 02. 03. 2011.
