Главные герои — 2
Опубликовал: ViSor | рубрики: Актёры, Гостья из будущего, интервью, Новости | |
Главные герои (вторая половина встречи)..Наташа: «… я сейчас тоже иногда начинаю говорить: «Это невозможно…». На что мне уже Алеська отвечает: «Мама! Это же кино!» … И правильно!» |
————————————————
— Ф.: Неожиданный вопрос. Отношение одноклассников к вашей актерской карьере?
— М.: (смеется) Я помню, что сначала мои одноклассники не верили, смеялись и издевались. А потом когда фильм вышел, началось немного другое. Но надо сказать, что у нас в классе никакого ажиотажа не было. У нас ребята были уже взрослые: восьмой, девятый класс. Но все равно, я бы сказал, было какое-то иронически-насмешливое отношение. Понятно было, что никакой актерской карьеры, строго говоря, нет. Просто где-то там снялся. Поэтому я бы это актерской карьерой не назвал.
Но у нас в школе учился один такой мальчик. Он был даже моим приятелем. На класс старше меня. Его звали Кирилл Полтевский. Он снимался в бешеном количестве детских фильмов. Какой-то там «Расмус-бродяга»… Мы с ним жили в соседних домах. И вот этого Кирилла травили, конечно, совершенно страшно, потому что он снимался. Каждый парень считал, что он должен дать по морде этому Кириллу. Понимаете, сказать: «Ну, чё. Вот Расмус. А я ему сейчас по морде дал! Вот вам и Расмус! Ха-ха-ха». Вот, эта подростковая чудовищная советская субкультура, которую я, честно говоря, ненавидел тогда ужасно, и мне она доставляла тоже всякие неприятности.
— Н.: А у меня как-то все нормально было. У меня очень долго одноклассники вообще не в курсе были, что я снималась. Я и не старалась об этом рассказывать. Близкие друзья знали, конечно. Мало ли что, ну снимаюсь. У меня просто так получилось, что мы попали в кино, в документальный фильм (ред.: «Опасные пустяки») вместе с моей близкой подругой. А потом меня взяли в «ГиБ», а ее нет. И я, честно говоря, понимала, что ей не очень легко слушать, как я там так круто снимаюсь, какие у нас там интересные павильоны, и куда меня там возят.
— М.: Да. Я тоже стеснялся.
— Н.: Поэтому одноклассники узнали об этом за неделю до того, как должен был выйти фильм. Им просто сказала какая-то учительница: «Смотрите Наташу тогда-то». И когда они посмотрели, а это были весенние каникулы, и я пришла в школу… Я вошла в класс и поняла, что у меня или рожки выросли, или я покрылась зеленой кожей, или что-то со мной случилось. Потому, что люди, с которыми я проучилась 6 лет, они на меня очень странно смотрят. Изучают просто сверху донизу. Кто-то пытается хихикать типа: «Ха-ха-ха. Ей нужен толчок. Какой толчок ей нужен — фаянсовый голубой? Как вы думаете?». Но уже через три дня они все предложили проводить меня до дома и отнести мне портфель (смех). И это тоже было как-то неудобно. Думаю: «Господи! Что мне теперь с ними делать? Лучше бы хихикали по поводу толчка. Было бы проще». Но потом они стали понимать. Поскольку очень много людей приходило к школе, и пытались со мной завязать какие-то знакомства, проводить… Тогда у одноклассников установилось определенное дежурство, и они сами провожали меня до дома.
— М.: Мне кажется, что дети тогдашние стремились не к карьере, а им хотелось прикоснуться к чему-то такому, чего они раньше не видели. Поэтому они, столкнувшись с теми, кто к такому прикасается, старались каким-то образом сами «подключиться к этой розетке».
— А.: Нет, просто раньше кино было таинством.
— М.: Да, да, да. Вот, вот!
— А.: Я даже помню себя. Я училась в школе с Володей Тихоновым. В моей школе также учился Стриженов, Игорь Старыгин. Но, тем не менее, для меня в те годы все равно казалось, что это какое-то таинство – кино. Этот мир – что-то необыкновенное. И у вас еще такое было поколение.
— Н.: Очевидно, тут еще не просто было таинство кино. Очевидно, кино – это определенное искусство обмана и иллюзии настолько, что даже те люди, которые со мной 6 лет учились и, вроде бы, знали меня очень хорошо, все равно после этого фильма они, волей или неволей, этот образ начали переносить на меня. Я говорю, что зашла в класс, и они смотрят на меня как на совершенно незнакомого человека. И с этим было какое-то время довольно тяжело жить, пока они опять не привыкли.
— Ф.: Внимание, сейчас важный вопрос ко всем. Можно ли полюбить человека, увидев его на экране?
— А.: Ой, да! Да! Запросто! (М. и Н. смеются)
— Ф.: По-настоящему полюбить!
— А.: (поднимает руку) Можно я скажу. Вот вы знаете, будучи за мужем за Павлом Оганезовичем, я была влюблена (и до сих пор остаюсь влюблена, хотя этого человека уже давно нет, он намного старше меня) в Жана Габена. Я Павлу говорила: «Не знаю, как бы я его в жизни его полюбила? Но особенно молодой Габен… Причем он не столько красивый мужчина, но внутренний мир, это внутреннее обаяние, эта энергетика…» Павел сказал: «У тебя потрясающий, конечно вкус. Умница. Я тоже – «за»». И мы с ним как-то обсуждали это. Он у меня спрашивает: «А если бы ты с ним встретилась, как бы ты повела себя?». А я даже не знаю, как бы я повела себя. Влюбилась бы я в него в живого? Но на экране, до сих пор, когда я вижу Жана Габена, у меня мурашки.
— М.: А я вам задам контр-вопрос (Романтикам). Скажите, пожалуйста, можно ли влюбиться в литературного персонажа? В пушкинскую Татьяну, например. Вот вы, мужики, скажите.
— А.: А я не влюблялась, ни в кого из литературы, почему-то. Хотя богатая фантазия.
— Н.: Я, в общем, понимаю механизмы этого дела. У меня в свое время первая романтическая влюбленность была в Ихтиандра.
— А.: Да, да. Коренев.
— М.: В кино.
— Н.: В кино, естественно. Мне было лет, наверное, семь. Я могла смотреть этот фильм… Сколько его показывали, столько я его и смотрела.
— А.: Вся страна была влюблена в него.
— Н.: Вот сейчас, у меня Алеська была влюблена в Гарри Поттера. И я понимаю механизмы этой влюбленности. Но, с другой стороны, я понимаю, конечно, что персонаж, который создан режиссером, сценаристом, гримером и т.д., совершенно далек от того, что данный человек может представлять собой. Хотя, конечно, физиогномика все-таки не зря существует. Я бы сказала, определенная харизма, если в человеке присутствует, то этого скрыть невозможно все равно. Естественно, что-то притягивает. Но очень часто бывает, что никакой харизмы и нет, по большому счету, но она создается только за счет режиссеров, сценаристов, гримеров и т.д. Я, например, знаю просто отталкивающих своей внешностью людей, по которым очень много женщин сохнет именно потому, что есть внутреннее обаяние. И оно абсолютно никак не зависит от внешности. А если это накладывается еще на литературный персонаж, на талантливо снятый фильм, на режиссера, то тогда, действительно просто полстраны могут сойти с ума.
— А.: Самое главное, чтобы потом не было разочарования. (улыбается)
— М.: Нет, вообще, этот вопрос очень сложный.
— Ф.: Вопрос простой: да или нет? (смеется)
— А.: Я говорю: «Да».
— Н.: У меня был один поклонник. Я ему сказала: «Слушай, вот мы с тобой встретились сегодня случайно. А если я была бы в кожаной косухе, вся в татуировках, у меня было бы семь колец в ряд на ухе, одно в носу (смеется). Я бы сказала: «Ха!»» Что бы ты почувствовал?». Он говорит: «Ну, ты знаешь, я, конечно, был бы в шоке, на какое-то мгновение раздавлен. Но, наверное, мои бы чувства к тебе не растаяли бы, я бы просто подумал: «Господи! Какая тяжелая жизнь была у нее!» Я бы захотел спасти тебя от этой жизни!». И я поняла, что все! Это неизлечимо! (смех)
— Ф.: Романтики… Следующий вопрос. Чем занимаетесь для души? Хобби?
— М.: Знаете, hobby – это что-то такое типично британское. Вот, джентльмен. Он занимается бизнесом и у него есть некая ниша – hobby. Он собирает марки или редкие наклейки от спичек в худшем случае. А в лучшем случае играет в гольф, например. А современный человек, который зажат ритмом…
— Н.: У тебя нет времени.
— М.: Нет, мое главное хобби – это музыка, классическая музыка. Ничего не могу поделать. Всегда, когда есть возможность, я слушаю. (А. протягивает ему руку. Они здороваются) Я хожу на концерты, у меня дети играют, я сам немножко, когда есть возможность, играю. Мы разбираем партитуры. Но музыка – это, конечно, нечто больше, чем хобби.
— А.: Это второе «Я».
— М.: Да.
— А.: Мне нравится вообще хорошая музыка. Не только классическая. Потому что иногда хочется куда-то оторваться. И когда хреново бывает… Не просто плохо, а совсем хреново. И так включаешь музыку… Я еще очень люблю саксофон. У меня все записи саксофона. Это для меня психотерапия. Хорошая музыка – это движитель всего.
— Н.: А я пытаюсь оценить сейчас, какое же у меня хобби? И понимаю, что хобби у меня – это обычное чтение. Потому что не остается на него времени, и оно уже переходит в ранг хобби. Я могу читать только в транспорте или на ночь глядя пока уже не отключаюсь.
— М.: А вы будете смеяться, но прозаические художественные произведения я прочитываю сейчас где-то 1-2 в полгода. Просто нет времени для души. Я, например, решил перечитать всего Лескова.
— А.: Ах ты умница!
— М.: И теперь я себе на КПК забил всего Лескова. Правда, проезжал лишние остановки в метро, потому, что получал большое удовольствие. Конечно, надо читать литературу, но просто времени абсолютно нет. Ну, конечно, это хобби. Хобби – это все, что отрывает нас от обыденности и от нашей профессиональной деятельности.
— А.: Когда с книжкой, то хочется сказать: «Остановись мгновенье, ты прекрасно». Я тут с подружкой встретилась. Живем рядом, но видимся редко. Сидели у меня дома… И договорились до того, что я взяла том Шпаликова Геннадия в стихах, а она Шукшина. (У меня вся стена в стеллажах с книгами). Она мне Шукшина – я ей Шпаликова. До пяти утра! Муж ей звонит – она уже и мужа забыла и детей забыла. Так мы сидели и перекрестно читали. Потом я ее проводила. (А муж у нее ни много, ни мало – известный хоккеист Александр Бодунов.) Она мне на следующий день звонит: «Лен. Я мужу сказала, что мы сидели до пяти утра, читали стихи. Он так удивился!».
— Ф.: Как было работать с другими актерами, например с Еленой Метёлкиной, Вячеславом Невинным и др.?
— М.: Вот от Лены Метёлкиной (ред.: в фильме – Полина) сохранились самые замечательные воспоминания.
— А.: Она милая.
— М.: Как-то Павел Оганезович затащил меня в гримёрную: «Так. Мне его стрижка не нравится. Ну-ка подстригите, чтобы как у мальчика у нормального был вид».
— Н.: Кстати говоря, во всей «Гостьи…» меня стриг сам Павел Оганезович, имейте в виду.
— А.: Да, он стриг. Есть даже фотография.
— М.: И когда меня подстригли, я посмотрел на себя в зеркало – ужас, кошмар! А на соседнем кресле сидела Лена Метёлкина. И она говорит: «Ну, ничего. Ты знаешь, я работаю постоянно и знаю, что через неделю всё будет нормально. Не волнуйся, все хорошо».
— Н.: У меня впечатление о Невинном потрясающее. Во-первых, он был Народный артист. Его в то время просто раздирали: кино, театр, радио. И вроде бы казалось бы: детский фильм. Но так он выкладывался! Так он бегал в этом свитере по всем этим переулкам! Ему так было тяжело. Ему так было жарко. Потом мы снимали «Лиловый шар». Он был в какой-то ужасной синтетической шубе, в этих парике и гриме (Громозека). И он очень честно, очень добросовестно относился к съемкам, не смотря на то, что фильм детский. А ко мне – ребенку – он всегда относился как к полноправному коллеге.
— М.: Он ко всем так относился. И к детям он очень серьезно относился.
— Н.: И ему всегда не хватало просто творчества. Он всегда либо затевал какую-то игру: в Балду эту свою, либо в эрудита. Т.е. ему всегда было скучно и он еще чем-то дополнительно занимался.
— М.: Да, а в эрудита мы играли в перерывах между съемками. И он всегда меня спасал. Если начнут говорить: «Такого слова нет!», то он скажет: «Нет, есть».
— Ф.: А Алексей Фомкин? (ред.: в фильме – Коля Герасимов)
— М.: А он как-то очень сдержанно себя вел.
— А.: Он и по жизни такой.
— Н.: Сам по себе, сам в себе. И он потом уединенно жил в деревне…
— М.: А у меня самые светлые воспоминания об Андрее Градове (ред.: в фильме – трусливый Ишутин). Он был чудесный, замечательный, веселый. Помню, он как-то озвучивал одного нехорошего персонажа. И говорил: «Боже мой! Что я делаю? Что моя дочка скажет? Какой кошмар, что я тут изображаю!»
— Н.: А у меня еще очень хорошее впечатление было о Вячеславе Баранове (ред.: в фильме – Эдуард (Илья Муромец)). Чем он сейчас занимается? (К Арсеновой)
— А.: Снимается. Где-то в сериале.
— М.: Я помню, как он рассказывал: «Моя первая роль была ужасная. Как будто я мальчик, влюбленный в девочку. Как же я эту девочку ненавидел!».
— Н.: Он такой непосредственный, совершенно не зазнавшийся.
— Ф.: (К актерам) Отношение с другими ребятами на съемках.
— М.: Слишком общий вопрос. Нормальные, хорошие отношения. Деловые очень.
— Ф.: Расскажите какой-нибудь смешной эпизод на съемках. Это всегда стандартный вопрос. Что запомнилось?
— М.: Ну, на вскидку… Я помню, как Павел Оганезович заставлял нас восхищаться Алисой. Ситуация была такая: он показывает на огромный помост, на котором Сергей Леонидович – оператор с камерой, а за ним – светофор. И Павел Оганезович говорит: «Вот светофор – это Алиса. И вы должны на него смотреть и говорить: «Алиса!!!»». И пять дублей мы смотрели на светофор и говорили: «Алиса!!!».
——————————
ред.: «Смотрим на светофор – представляем Алису!» Чем не предвосхищение будущей алисомании?
——————————
— Н.: Нет. На самом деле там была ситуация такая. Я была младше всех, меньше всех. Очень стремилась не обращать на себя внимание. И плюс к этому у нас все девчонки, которые там играли, в свое время, так или иначе, пробовались на роль Алисы. Поэтому ситуация у меня была непростая. И, первое время, когда у нас были какие-то общие съемки, они меня просто затирали. Меня было не видно вообще среди них (смеется). Павел Оганезович очень долго пытался сказать: «Она, в общем-таки, главная героиня. Вы ее все-таки не затирайте».
Но это было безрезультатно, пока не стали показывать первые куски отснятого материала. Тогда какое-то уважение ко мне прибавилось (смеется).
— Ф.: Очень интересный вопрос. Может ли иностранный зритель понять этот фильм.
— Н.: Судя по тому, что мне присылали письма из Болгарии, Германии, Америки и Израиля… корейцы, китайцы, по-моему, тоже. Я просто представила однажды, как звучит «Алиса» по-китайски: «Няу-няу-ням» (смеется). Потому, что письма мне они приблизительно такие же слали. Но старались, выводили буквы!
— М.: Я думаю, что на самом деле – нет.
— А.: Нет, конечно.
— Н.: А я думаю, что может. Потому, что я помню, что мне в детстве так нравился один фильм. Не помню, как он назывался… Какие-то «Каникулы…». Там была какая-то Майя, она летала в какой-то железной трубе. И я совершенно тащилась от этого фильма. Ну, классный же фильм! Практически про то же самое.
— А.: Стоп. Это наш менталитет. Это наша культура.
— Н.: Это какой-то чешский фильм.
— А.: Но, тем не менее, мы больше понимаем то, что делают там, чем они понимают наше.
— М.: Феномен, почему это все ужасно понравилось народу, складывается, в основном, из особенностей, специфики именно нашей российской действительности. На Западе абсолютно другие условия. Там люди реагируют на что-то другое. Внешняя интрига может зацепить. А содержание внутреннее не может зацепить.
— А.: Или картинка.
— М.: Да. Или картинка кого-то может зацепить. Они ведь даже не понимают наши анекдоты.
— М.: А помнишь, как мы уронили эту коробку с миелофоном и он стал оттуда выниматься? (смеется)
— Н.: Да. А под конец фильма его перед каждым кадром замазывали черной краской. Он уже настолько ободрался…
— Н.: А у меня дома их два. Один большой, другой мини. Мини – Алеська сносила в школу. В результате там она произвела страшный фурор. Он с огонечками был.
— М.: Наташ, а ты помнишь, что первоначально миелофон, который нам показывал Павел Оганезович, был какой-то… другой агрегат, напоминающий рацию воки-токи.
— Ч.: Да, ведь, он в фильме совсем другой. У Булычева там все понятно. Там наушник…
— М.: В этом и есть искусство.
— А.: А дальше додумывай сам…
— М.: Нет. Если мы начнем все это анализировать с точки зрения науки, то будет полная чепуха.
— А.: Хотя, как сказать!
— Ф.: Многие пытаются…
— А.: Нет, простите. Он был сделан, все-таки в виде кристалла. Мы знаем, что камни несут определенную энергетику…
— М.: Ну, это уже парапсихология.
— А.: И тут можно закрутить… До ночи. У кого какая фантазия. Можно пытаться научно обосновать…
— Н.: Нет, просто лишние вопросы не надо задавать. У меня, например, отец фантастику никогда в жизни не любил и не мог читать. Он говорит: «Я читаю, например, Беляева, и понимаю, что в принципе не возможен такой прибор. В принципе невозможно такое-то явление. Я же сразу представляю это с инженерной точки зрения, и понимаю, что это невозможно!». А я ему говорю: «Ну, папа! Ты узко подходишь. Тут же не важно как. Тут важно в принципе».
— М.: А давайте, почитаем сказки. Ковер-самолет. Что же мы будем анализировать его…
— Н.: Правда, я сейчас тоже иногда начинаю говорить: «Это невозможно. Как это они отсюда попали туда?». На что мне уже Алеська отвечает: «Мама! Это же кино!». Я говорю: «Ну ладно, ладно». И правильно! Что задавать глупые вопросы?
— Ф.: Неромантический такой вопрос ко всем. Чем вы сейчас занимаетесь?
— Н.: (берет стакан с вином) А я сижу и пью. (смеется)
— Ф.: Так. Наташа сидит и пьёт, а Вы чем занимаетесь (к Муравьеву)?
— М.: Эх, не успел схватиться за бокал! (смеется) Ну, чем можно заниматься? Детей воспитываю. Пытаюсь, что-то написать. Книжки новые. Сейчас пишу очередную книжку.
— Ф.: Художественную?
— М.: (морщится) Нет. У меня не те мозги, чтобы художественные писать. Научную.
— А.: А издаются книжки-то?
— Н.: Издаются. Я читала.
— М.: Вот, кстати, могу показать. Это перевод с арамейского языка одного из исторических циклов. Писателя Силина.
— А.: (рассматривает книгу) Ой-ой-ой. Открывает изображение древней фрески.
— Н.: Такой вот серьезный молодой человек с нами сидит.
— М.: Кстати, сколько трудов мне стоило эту икону на Фотошопе вывести. Это фреска девятого века из Ближнего Востока. Сейчас еще должна одна книжка выйти. Мои переводы с сирийского, параллельно сирийский текст и вступительная статья, текст с исследованием и т.д. Вторая половина четвертого века. Сейчас я закончил переводить один греческий текст. Так, что скучать не приходится.
— А.: А я заземленная абсолютно. В буквальном смысле заземленная. Земля – моя стихия по гороскопу. Я выращиваю цветы. Занимаюсь животными. Работала на программе замечательной, которую убрали почему-то с Первого канала. Работала с Максимом Никулиным – сыном Юрия Никулина. У нас была потрясающая программа «Форганг». По-немецки это занавес. С Максимом Никулиным работать – счастье. Вся моя жизнь это случай. (И с Павлом Оганезовичем я познакомилась случайно) А тут однажды стою, курю на лоджии, а моя соседка с другого этажа (она работала в цирке с Никулиным) меня увидела и говорит: «Лен, нам нужен гример. Пойдешь к нам в команду?». «А як же ш!» И так все началось. И эту программу мы два года снимали. Максим Никулин – это тот самый случай, когда на детях природа не отдыхает. Он потрясающий журналист. С головой все в порядке, с чувством юмора выше крыши. Мы работали – песню пели. Все хохотали и без слов понимали, что делать. Для меня это было ново. У меня за спиной два театра (Таганка, где бушевал Высоцкий; ТЮЗ) и киностудия Горького – кино. А тут цирк. Я помнила цирк своего детства, где был еще Юрий Никулин. А это сын. И меня так захлестнуло… А сейчас, я, к сожалению, зам председателя нашего кооператива – «хобби». Но учусь руководить.
— Ф.: Довольно серьезный вопрос. Хотели бы вы жить в будущем, показанном в фильме?
— М.: Это все равно, что спросить: «Хотели бы Вы жить в выдуманном, нереальном мире… В стране, например, где живут Мумми-Тролли». Конечно, было ясно даже в 1984 году, что все, что там изображается, это не футурология.
— А.: Я бы не хотела там жить.
— М.: Нет. Это какой-то абсолютно стерильный мир, который нужен был только для воплощения определенных идей. Он нечеткий, и нереальный. Как будто в центре фокус, а по краям все расплывается. Кстати в книжках у Булычева мир гораздо реальнее, но при этом этот мир носит, к сожалению, на мой взгляд (я не навязываю своего мнения), носит некий отпечаток этих утопий шестидесятых годов, из той же серии, что и Стругацкие. Кругом там наука, научно-технический прогресс рванул, все заняты наукой, маленькие дети занимаются наукой, в таком духе. А сейчас мы видим, что наука и у нас и за границей (а я работал в разных странах) совершенно не имеет тенденции к занятию ею того места, которое мечталось Булычевым и другими. Реальность состоит в том, что 85% интересуются не серьезными вещами, а всякой дребеденью. А остальные так завалены жизненными проблемами, что больше ни на что времени не остается. Поэтому вопрос поставлен некорректно. Жить в этом мире невозможно, потому, что он настолько нереальный…
— А.: Ну, то же самое, что в русских народных сказках жить.
— Н.: Нет, отдельные элементы хотелось бы иметь. Например, вместо того, чтобы 4 часа лететь в самолете, зайти в кабинку и…
— М.: На самом деле это как раз некое пожелание, которое было облечено в литературную форму. Вот и все.
— Ф.: Странно, но один вопрос есть лично к Муравьеву. Наташа ответила уже на все вопросы… Товарищ из Феодосии спрашивает (Коллега Пруль): «Я знаю, что товарищ Муравьев художник. Вот и хочу спросить у него. Пробовал ли он иллюстрировать произведения Кира Булычева и других фантастов? Я тоже художник, но не профессиональный. Иллюстрировать пытался. Если же я не правильно понял, и тов. Муравьев тоже любитель, то я приношу свои извинения»
— М.: «Товарищ…»
— Ф.: Я привожу дословно.
— Н.: Это я сослужила тебе нехорошую службу. Выложила твои рисунки в Интернет.
— М.: Выдала!
— Н.: Выдала, и теперь они лежат на сайте!
— М.: Ну, это не я рисовал.
— Н.: Ты, ты. У меня сохранились оригиналы.
— М.: Нет, я вообще художником никогда не был и совершенно к этому делу никакого отношения не имею. Мой дядька был художником, да. Он был не только художником, но и реставратором. Он своими руками отреставрировал Успенский, Благовещенский собор в Кремле. Был главой всех реставраторов, которые реставрировали фрески Андрея Рублева. Вот это – да. Это был художник. Он приходил, меня чему-то учил… Конечно, ребенку в 13-14 лет хочется как-то самовыразиться. И петь хочется, и рисовать хочется и т.д.
— Н.: Получалось, получалось. И петь получалось, и рисовать получалось.
— М.: Ладно… Правда, однажды меня Павел Оганезович попросил: «Ты можешь нарисовать город будущего?» И я делал большие рисунки. Потом он говорит: «Мы тут обсуждали с художниками твои рисунки. Каким должен быть город будущего». Честно говоря, я эти рисунки делал, находясь под обаянием личности Павла Оганезовича, потому что он это попросил. А так бы, конечно, я бы этого делать не стал. Никакого зова души у меня не было. Поэтому ничего такого я не могу и не умею. Каждый человек должен заниматься тем, на что он поставлен.
— Ф.: Традиционный вопрос с сайта. Если бы у вас была машина времени, в какую бы эпоху вы хотели бы отправиться?
— М.: Ой! У меня есть как минимум, десять адресов.
— Ф.: Только один!
— М.: Как не странно… Из самых ближайших к нашему времени, наверное, я бы хотел отправиться в конец первой трети семнадцатого века.
— Ф.: (смеется) Это какой год?
— М.: 1634-1635 годы. Это конец царствования Михаила Федоровича и начало царствования Алексей Михайловича.
— Ф.: А почему именно это время?
— М.: Я считаю, что эта эпоха была осевая для России. Осевое время – это время, когда происходят какие-то глобальные перемены. Для России в то время произошел слом традиционной русской культуры. Когда благодаря последствиям смуты был сделан окончательный выбор в развитии России и был запущен процесс весторнизации. Я сам, честно говоря, скептически отношусь к этому процессу. И мне как историку было бы интересно посмотреть, как это все происходило.
— Н.: Вот, что значит историк.
— М.: Да, мне в прошлом интересно. А еще много других дат. Но в будущем мне совершенно не интересно. В будущее я никогда не хотел попасть. Это все равно, что подглядывать во что-то, во что не нужно подглядывать.
— Н.: Мне было бы страшно. Вдруг я увижу что-то такое, что и жить не захочется. Как потом жить всю оставшуюся жизнь, зная все это вот.
— М.: Да, это не нужно. Мудрость состоит в том, чтобы не глядеть туда, куда не надо.
 |
Далее Романтики выражают благодарность Елене Арсеновой, Алексею Муравьёву и Наташе Мурашкевич, которые нашли время для беседы и подарили нам прекрасный вечер. Пора расходиться. Свет в кафе гаснет, оставаясь лишь на портрете с Алисой. Ее взгляд в неведомое спокоен и открыт. “Гостья” по-прежнему хранит свою тайну. |
