Просто хорошее стихотворение....

[ZYOBRA_70]

Дворяне, банкиры, попы и купечество,
В поход обряжая Тимох и Ерем,
Вопили: «За веру, царя и отечество
Умрем!»
«Умрем!»
«Умрем!»
И умерли гады нежданно-негаданно,
Став жертвой прозревших Ерем и Тимох.
Их трупы, отпетые нами безладанно,
Покрыли могильная плесень и мох.
«За веру!»—
Мы свергли дурман человечества.
«Царя!»—
И с царем мы расчеты свели.
«Отечество!»—
Вместо былого отечества
Дворян и банкиров, попов и купечества —
Рабоче-крестьянское мы обрели.
Бетоном и сталью сменивши колодины,
Мы строим великое царство Труда.
И этой — родной нам по-новому — родины
У нас не отбить никому никогда!

Демьян Бедный

[ZYOBRA_70]

Мой родны кут, як ты мне мілы!..
Забыць цябе не маю сілы!
Не раз, утомлены дарогай,
Жыццём вясны мае убогай,
К табе я ў думках залятаю
І там душою спачываю.
О, як бы я хацеў спачатку
Дарогу жыцця па парадку
Прайсці яшчэ раз, азірнуцца,
Сабраць з дарог каменні тыя,
Што губяць сілы маладыя, –
К вясне б маёй хацеў вярнуцца.


Вясна, вясна! Не для мяне ты!
Не я, табою абагрэты,
Прыход твой радасны спаткаю, –
Цябе навек, вясна, хаваю.
Назад не прыйдзе хваля тая,
Што з быстрай рэчкай уплывае.
Не раз яна, зрабіўшысь парам,
На крыллях сонца дойдзе к хмарам

Ды йзноў дажджом на рэчку сыдзе –
Ніхто з граніц сваіх не выйдзе,
З законаў, жыццем напісаных,
Або на дол спадзе ў туманах.
Але хто нам яе пакажа?
На дол вадой ці снегам ляжа?
Не вернешся, як хваля тая,
Ка мне, вясна ты маладая!..

Вось як цяпер, перада мною
Ўстае куточак той прыгожа,
Крынічкі вузенькая ложа
І елка ў пары з хваіною,
Абняўшысь цесна над вадою,
Як маладыя ў час кахання,
Ў апошні вечар расставання.

І бачу лес я каля хаты,
Дзе колісь весела дзяўчаты
Спявалі песні дружным хорам,
З работ ідучы позна борам.
Нясліся зыкі песень здольных,
Ў лясах раз-пораз адбівалісь,
І ім узгоркі адклікалісь,
І радасць біла ў песнях вольных.
А хвоі, елкі векавыя
Пад зыкі песень маладыя
Маўчком стаялі ў нейкай думе,
І ў іх ціхусенечкім шуме
Няслось вячэрняе маленне
Ўгару, святое аддаленне.
Урывак з паэмы “Новая зямля”

139 лет назад, 3 ноября 1882 г., родился великий белорусский поэт и прозаик, драматург, один из основоположников советской белорусской литературы и её классик, коммунист, народный поэт БССР, лауреат двух Сталинских премий, вице-президент АН БССР, председатель Белорусского республиканского комитета защиты мира, депутат Верховного Совета БССР и СССР, орденоносец — Якуб Колас.

[ZYOBRA_70]

Ольга Берггольц
Из блокнота сорок первого года

В бомбоубежище, в подвале,
нагие лампочки горят…
Быть может, нас сейчас завалит,
Кругом о бомбах говорят…
…Я никогда с такою силой,
как в эту осень, не жила.
Я никогда такой красивой,
такой влюбленной не была.


Ленинградские дети в бомбоубежище во время налёта немецкой авиации. Автор Сергей Струнников.

[ZYOBRA_70]

О, сколько раз меня смущали,
друзей тревожили моих
слова разлуки и печали,
невнятно сложенные в стих. Ну что в них? Дальняя дорога,
зеленые огни земли,
усмешка, грустная немного,
рука, махнувшая вдали… Но я дышу одним дыханьем
с людьми любимейшей страны.
Все помыслы, дела, желанья
тобою, Родина, сильны… И, может быть, потомок дальний
услышит явственней всего
биенье сердца твоего
в невнятной песенке прощальной.

13 ноября 1975 года в Ленинграде умерла Ольга Федоровна Берггольц - русская советская поэтесса, прозаик, драматург, журналист. Лауреат Сталинской премии (1951). Один из символов блокадного Ленинграда. Автор строк «Никто не забыт, ничто не забыто».

[Pinhead]

Кое-что по поводу дирижёра

В ресторане было от электричества рыжо́.
Кресла облиты в дамскую мякоть.
Когда обиженный выбежал дирижёр,
приказал музыкантам плакать.

И сразу тому, который в бороду
толстую сёмгу вкусно нёс,
труба — изловчившись — в сытую морду
ударила горстью медных слёз.

Ещё не успел он, между икотами,
выпихнуть крик в золотую челюсть,
его избитые тромбонами и фаготами
смяли и скакали через.

Когда последний не дополз до двери,
умер щекою в соусе,
приказав музыкантам выть по-зверьи —
дирижёр обезумел вовсе!

В самые зубы туше опоенной
втиснул трубу, как медный калач,
дул и слушал — раздутым удвоенный,
мечется в брюхе плач.

Когда наутро, от злобы не евший,
хозяин принес расчёт,
дирижёр на люстре уже посиневший
висел и синел ещё.

В.Маяковский.

[максим]

Умирал солдат, как говорится,
Без ненужных фраз и медных труб.
И гуляла пьяная столица,
И домой разъехалась к утру.

Облаков плыла по небу вата
От земли до самых райских врат.
И спросил апостол у солдата:
«За кого ты воевал, солдат?»

И солдат, убитый под Донецком,
Протянул апостолу в горсти
В крови и поту рисунок детский
И услышал голос:
«Пропусти».
--------------------

Вы, ненавидящие свет
и тех, кто молится иначе, —
вы здесь сейчас, но вас здесь нет —
пока в хлеву младенец плачет.

Есть кто живой здесь? Отвори!
И выйдет ангел мне навстречу.
И скажет ангел:
– Говори.
И я за всё ему отвечу.
-------------------------

2022 Алексей Шмелев

[Дин-70]

https://www.youtube.com/watch?v=KDvL0ZZtAic

[Нгаан]

"Рыбаки"
Эмиль Верхарн

Туман, как ватный ком, ложится
На всю округу. Он плотней
Вдоль окон, около дверей,
А над рекой — клубится.

Река медлительно впотьмах
Уносит трупов груз зловонный,
Луна — мертвец, похороненный
В каких-то дальних облаках.

И лишь на лодках, над пучиной,
В неверном свете фонарей,
Видны склоненных рыбарей
Дугою согнутые спины.

Еще с заката рыбаки,
Бог знает что ловя упорно,
В немую глубину реки
Свой невод погрузили черный.

А там, во мраке дна речного,
Людских скорбей и бед клубки
На жертву броситься готовы…
Их молча ловят рыбаки
И верят в правоту простых своих стараний,
В полночной темноте, в злокозненном тумане.

Как молот, бьет полночный звон,
Угрюмый голос похорон,
Срываясь с отдаленных башен;
Осенней ночью глух и страшен
Полночный звон.

Черны над речкой рыбаки…
Одета плоть их в странные лохмотья…
Со шляп убогих за воротники,
За каплей капля, весь туман окружный
Стекает дружно.

Деревни, онемев, стоят;
Закоченел лачужек ряд;
Немы орешника кусты,
С которых ветер снял листы.

Глуха, нема лесная тьма;
Ни звука, словно мир до края
Зола наполнила сырая.
И каждый, хоть нужна подмога,
Своим лишь делом занят строго,
Без помощи друзей, без слов,
И свой у каждого улов.

И первый тащит из воды
Рыбешку мелкую нужды;
Второй, беспечный, чужд заботам,
Болезней тину тянет переметом.
Тот вытряхнул из влажной снасти
Ему грозящее несчастье,
Тот видит в глубине сетей
Остатки совести своей.

Река, встречая дамб отпор,
Кипя, творя водовороты,
Течет, течет… — с которых пор? —
Туда, за горизонт заботы.
Как в черной коже, берега лежат,
Во мраке источая яд…
Туман, как вата клочковат,
Окутал хижин ближний ряд.

Ничто не дрогнет над ловцами,
И фонарей недвижных пламя
Пятнает, словно кровью ран,
Белесый войлочный туман.
И смерть и тишь гнетут свинцово
Ловцов безумия ночного.

Туманной мглой они от всех отъяты,
Бок о бок, но друг другу не видны…
И руки их истомлены,
И труд несет им лишь утраты.

О, если бы один позвал другого:
Быть может, утешеньем было б слово!

Но каждый с согнутой спиной,
Окоченев, сидит немой,
И возле каждого светильня искрой малой
Недвижно над водою встала.
Как сгустки тьмы они сидят,
И никогда их тусклый взгляд
Не поднимался за туманы,
Где небосвод горит, как жар,
И, полные магнитных чар,
Идут созвездий караваны.

Мученье черное — улов
У этих черных рыбаков.
Им нет, потерянным, числа;
Окутав, их сгубила мгла,
И звон ночной, осенний, похоронный
Льет ливнем над судьбой их монотонной.

(Перевод В. Давиденковой)

[максим]

Суворов

Не гнулся, словно был из камня высечен.
Резонов к отступлению найти
поныне не смогу не то что тысячу —
по пальцам не сочту и до пяти.

Когда б не сила русского оружия,
кто дал бы вам от басурман вздохнуть?
Не гетман, не предатели-хорунжие,
тем более не ляхи и не жмудь.

Вас турки продавали б полонёнными
и по сей час, когда бы не Москва.
Кто скачет с жёлто-синими знамёнами,
неужли швед? Я и его бивал!

Беспамятен народ, земля которого
добыта мной. Но совесть не в чести.
Вам впору бы молиться на Суворова.
Что памятник? Позора – не снести.

Покинув Киев, постою в Швейцарии
седым напоминаньем о войне,
когда мы с Альп лавиной, а не армией
свалились им как на голову снег.

Нет, монумент убрать – не главный стыд ещё.
Печальней, что средь киевских мужчин,
воспитанных в Суворовском училище,
на помощь мне не вышел ни один.

У тех, кто выкорчёвывал историю,
нет никакого права, хоть убей,
на мой редут в Крыму под Евпаторией,
Очаков, Измаил и Хаджибей.

Без нас из вас уже однажды выросла
дивизия СС «Галичина».
Пусть там, где нерусь погоняет вырусью,
бесславье и позор не имут дна.

Ольга Старушко

[Sarkov]

"Как много нам судьбой дано:
Есть где-то высь, есть где-то дно,
То ближе дно, то ближе высь,
Но все вокруг есть жизнь"
(фрагмент) А. Ковалëв.

[максим]

Декламация
Ну что же ты застыл, курган Матвеев¹,
На рубеже, где летом и зимой
В клубах тумана, вихрях суховея
Саур-Могилу видно по прямой?

Там голосит, как раненая, птица
среди руин и взорванных мостов.
А под тобой нелепая граница
Автобус и дорога на Ростов.

Лицом на запад взвод.Стоят где пали.
Древко из стали сжав стальной рукой.
И в ярости молчат, молчат в печали.
Война... а год какой? А век какой?

Вы в землю, не деля любовь сыновью,
легли на той и этой высоте.
А там опять бои. И слово "...кровью"²
Ржавеет на расстрелянной плите.

Как будто вашей крови было мало,
летели, разбудив от вечных снов,
осколки смертоносного металла
в окопы ваших внуков и сынов.

И взвод стальной в одном порыве весь бы
туда рванулся, им помочь готов.
Но только тот, кто жив, кто не железный,
уходит за кордоны блокпостов.
Владислав Русанов


P.S.

1. Матвеев Курган (Россия) и Саур Могила (Донбасс) - господствующие высоты Миус-фронта, за которые шли ожесточенные бои во время Великой Отечественной. Расстояние между ними по прямой 38 км. В августе 2014 за Саур Могилу также шли тяжелые бои, в ходе которых мемориал был разрушен.

2. "И слово "...кровью" ржавеет на расстрелянной плите" -

вот так выглядели расстрелянные в ходе боев в 2014 году пилоны мемориального комплекса Саур Могила до реставрации.

[ZYOBRA_70]

Звезды девятнадцатого года
Музыка: М. Зиф Слова: М. Светлов

Ночь стоит у взорванного моста.
Конница запуталась во мгле.
Парень, презирающий удобства,
Умирает на сырой земле.

Теплая полтавская погода
Стынет на запекшихся губах.
Звезды девятнадцатого года
Потухают в молодых глазах.

Он еще вздохнет, застонет еле,
Повернется набок и умрет.
И к нему в простреленной шинели
Тихая пехота подойдет.

Юношу стального поколенья
Похоронят посреди дорог,
Чтоб в Москве еще живущий Ленин
На него рассчитывать не мог.

Девушки ночами пишут письма,
Почтальоны ходят по земле,
Чтобы шла по далям живописным
Молодость в единственном числе.


Ночь стоит у взорванного моста.
Конница запуталась во мгле.
Парень, презирающий удобства,
Умирает на сырой земле.

1977

[Sarkov]

Просто, ностальгическое

Николай Зиновьев

1972 ГОД

Мне всего двенадцать лет.

Горя я еще не видел.

Дымом первых сигарет

Пропитался новый свитер.


На экране Фантомас

С комиссаром бьется лихо.

Там стреляют, а у нас – тихо.

Не до этого, мы строим

Тыщи фабрик и дворцов.


Назовет потом «застоем»

Это кучка подлецов.

На уроках я скучаю

И гляжу воронам вслед.

Мне всего двенадцать лет

Счастья я не замечаю.

[максим]

С утра снаряд прошивает дом,
убивает отца и мать,
теперь я один проживаю в нем,
спрятавшись под кровать.
У кошки кровью сочится глаз,
сгорела шерсть на лице,
но снова наводчик, не торопясь,
подкручивает прицел,
и снова флажок поднимает палач,
и новый летит снаряд,
не бойся, котя, не плачь, не плачь,
им за нас отомстят

Д. Мельников
3 июля 2019 года

(Сегодня снова в Донецке убили четырехлетнюю девочку, и уже два моих друга после ранения вернулись в строй)

Никого не хотел напугать, впрочем, как всегда

[максим]

Мы русские

"Мы русские - какой восторг!"
А.В.Суворов

Один чудак с лицом фальшиво-грустным,
«Ютясь» в салоне своего «порше»,
Сказал: "Мне стыдно называться русским.
Мы – нация бездарных алкашей."

Солидный вид, манера поведенья –
Всё дьяволом продумано хитро.
Но беспощадный вирус вырожденья
Сточил бесславно всё его нутро.

Его душа не стоит и полушки,
Как жёлтый лист с обломанных ветвей.
А вот потомок эфиопов Пушкин
Не тяготился русскостью своей.

Себя считали русскими по праву
И поднимали Родину с колен
Творцы российской мореходной славы
И Беллинсгаузен, и Крузенштерн.

И не мирясь с мировоззреньем узким,
Стараясь заглянуть за горизонт,
За честь считали называться русским
Шотландцы – Грейг, де Толли и Лермонт.

Любой из них достоин восхищенья,
Ведь Родину воспеть – для них закон!
Так жизнь свою отдал без сожаленья
За Русь грузинский князь Багратион.

Язык наш – многогранный, точный, верный –
То душу лечит, то разит, как сталь.
Способны ль мы ценить его безмерно
И знать его, как знал датчанин Даль?

Да что там Даль! А в наше время много ль
Владеющих Великим языком
Не хуже, чем хохол Мыкола Гоголь,
Что был когда-то с Пушкиным знаком?

Не стоит головой стучать о стенку
И в бешенстве слюною брызгать зря!
"Мы - русские!" - так говорил Шевченко.
Внимательней читайте кобзаря.

В душе любовь сыновнюю лелея,
Всю жизнь трудились до семи потов
Суворов, Ушаков и Менделеев,
Кулибин, Ломоносов и Попов.

Их имена остались на скрижалях
Как подлинной истории азы.
И среди них как столп -старик Державин,
В чьих жилах кровь татарского мурзы.

Они идут – то слуги, то мессии, -
Неся свой крест согбенно на плечах,
Как нёс его во имя всей России
Потомок турка адмирал Колчак.

Они любовь привили и взрастили
От вековых истоков и корней.
Тот - русский, чья душа живёт в России,
Чьи помыслы - о матушке, о ней.

Патриотизм не продают в нагрузку
К беретам, сапогам или пальто.
И коль вам стыдно называться русским,
Вы, батенька, не русский. Вы – никто.


Константин Фролов-Крымский
18.11.2012

[Sarkov]

ТЕ ВРЕМЕНА
Ему было семь лет.
И мне - семь лет.
У меня был туберкулез,
А у бедняги нет.
В столовой для истощенных детей
Мне давали обед.
У меня был туберкулез,
А у бедняги нет.
Я выносила в платке носовом
Одну из двух котлет.
У меня был туберкулез,
А у бедняги нет.
Он брал мою жертву в рот,
Делал один глоток
И отмывал в церковном ручье
Мой носовой платок.
Однажды я спросила его,
Когда мы были вдвоем:
- Не лучше ли съесть котлету в шесть,
А не в один прием?
И он ответил: - Конечно, нет!
Если в пять или в шесть,
Во рту остается говяжий дух -
Сильнее хочется есть.
Гвоздями прибила война к моему
Его здоровый скелет.
У меня был туберкулез,
А у бедняги нет.
Мы выжили оба, вгрызаясь в один
Талон на один обед.
И два скелетика втерлись в рай,
Имея один билет!

Юнна Мориц

[максим]

ПЛАКАЛИ СОБАКИ НА РУИНАХ

Плакали собаки на руинах.
Плакали взахлёб, не понарошку.
По-собачьи целовали руки
За глоток воды и хлеба крошку.

Выли и за старым, и за малым.
За разрушенной обстрелом хатой.
Плакали на брошенных подворьях
В Угледаре и Ясиноватой.

Где-то на бумаге — перемирье,
Только здесь стреляют, словно в тире.
И пока что слабая надежда
На рассказы о грядущем мире.

Вопиёт израненный Донбасс мой.
Каждый раз прощанье — слёзок блики.
Увожу девчонок и мальчишек
Да икону Спаса с пулей в лике.

Провожают, все как есть, гурьбою
И клянусь приехать вновь слезами.
Здесь мой дом. Здесь люди с добрым сердцем
И собаки с грустными глазами.

/Ирина Вязовая-Быковская/ 2015

[ZYOBRA_70]

***
В целом классе был он одинок.
Бабка не сочувствовала внуку.
А отец был в ярости: «На муку
Обрекает нас такой сынок».
Дома был он заперт на замок
И избит: «Не забывай науку,
Чтобы впредь, вытягивая руку,
Как и все МЫ, «хайль» кричать ты мог».
Он не стал вытягивать руки,
«Хайль» кричать, приветствуя сатрапа,
А когда за ним пришло гестапо,
Спрятался в обрыве у реки.
Труп нашли в предутренней росе,
Не хотел он быть таким, как все.
Роберт Бехер

[максим]

149.200

Смерть не стоит на месте.
Пашет поля помалу.
149.200
или экспресс в Вальхаллу.

Ты за кого на мины?
Клоуну много чести.
Клоун стреляет в спину.
149.200

149.200
Кладбища жёлто-сини.
Помнишь начало в Бресте?
Помнишь финал в Берлине?

Сыну скажи и бате:
149.200
Ради чего, приятель,
лезешь ты в перекрестье?

149.200
Нет ни земли, ни дома:
внукам арийских бестий
проданы чернозёмы.

Слышишь, как плачут дети?
Кто вас вослед покрестит?
Ради всего на свете
149.200

Русские чужды мести.
Что умирать без толку?
149.200
и вызывай «Волгу».

© Полина Орынянская, 2023

[Sarkov]

В шкафу угрюмом, в тихом зале
На полках КНИГИ умирали…
Нет, не плохими они были,
А просто люди их забыли.
Забившись в «интернета» дали,
Их просто больше не читали.
Желтели тихие страницы,
Где мудрость всех веков хранится,
И без людской любви, заботы
Дышали пылью переплёты.

Добры, наивны книги были —
Не знали, что их разлюбили.
Они всё ждали, ждали, ждали…
Людские руки вспоминали.
И в час ночной им снились лица,
Те, что склонялись над страницей.
Уютной лампы свет высоко
И капли яблочного сока,
Что брызнули на лист раскрытый,
Цветок засушенный, забытый.
Билет в театр, что был закладкой,
След пальца от конфеты сладкой…
И стаи галочек-пометок —
Следы раздумий, тайных меток,
Оставленных карандашом.

«Ах, как же было хорошо!» —
Они вздыхали….

За окном
Убогий мир хлебал ковшом
«Видосы» с виртуальной «фиги»,
Какие, братцы, к чёрту, книги,
Где всюду тупость бьёт ключом!

В шкафу угрюмом, в тихом зале
На полках КНИГИ умирали…

В. Гафт